Второго шанса не будет - Харлан Кобен Страница 4

– У него оказался сальмонеллез, – объявила Лапушка заговорщическим шепотом, который звучал, словно усиленный мегафоном, правда, не самым мощным. – Кровью пахло чудовищно, она из него так и хлестала. А желчь только что в обои не впиталась.

– Так он и сейчас на розу в цвету не похож, – заметила сиделка.

Обе дружно рассмеялись.

Проснувшись на второй день своего выздоровления, я увидел мамино лицо, склонившееся надо мной.

– Помнишь? – спросила она.

В руках у нее был плюшевый Оскар-Брюзга, которого мне подарил кто-то, когда я болел сальмонеллезом. За прошедшие годы зеленый цвет превратился в салатный.

– Это игрушка Марка, – пояснила она, обращаясь к сиделке.

– Мама, – вмешался я.

Она повернулась ко мне. Макияж сегодня был наложен особенно густо, вдобавок появились бороздки.

– Оскар тогда не давал тебе соскучиться, помнишь? Он помог тебе выздороветь.

Я закрыл глаза. И вспомнил. Сальмонеллез я подхватил из-за сырых яиц. Отец добавлял их в молоко, якобы из-за протеина. Помню, какой ужас охватил меня, когда сказали, что ночь мне придется провести в больнице. Отец, который недавно повредил на корте ахиллесово сухожилие, был в гипсе и страдал от непрекращающейся боли. Но, увидев, как мне страшно, по своему обыкновению, пошел на жертву. Целый день он работал на фабрике, а всю ночь провел на стуле у моей больничной койки. Я пробыл в больнице Святой Елизаветы десять суток, и отец не пропустил ни единой ночи.

Я посмотрел на мать. Неожиданно она отвернулась, и я понял, что она вспоминает о том же. Сиделка под каким-то предлогом поспешно вышла из палаты. Я погладил мать по спине. Она не пошевелилась, но я почувствовал дрожь. Я мягко отнял у мамы Оскара.

– Спасибо тебе, – сказал я.

Она вытерла глаза. Папа-то, в чем можно было не сомневаться, в больнице на сей раз не появится, и, хотя мать наверняка рассказала ему о случившемся, трудно сказать, понял ли он ее. Первый удар случился с отцом, когда ему был сорок один, – ровно через год после того, как он дежурил у меня в палате по ночам. Мне тогда было восемь лет.

Была у меня младшая сестренка Стейси – она «злоупотребляла» (если изъясняться политически корректно) или «сидела на игле» (если называть вещи своими именами). Время от времени я разглядываю старые, относящиеся ко временам, когда отец был здоров, фотографии и вижу молодую жизнерадостную семью из четырех человек и еще лохматую собачонку, аккуратно постриженный газон, горящие угли, освещающие мангал. Намеки на будущее я ищу в беззубой улыбке сестры, быть может, в ее потаенном «я», в каких-то предзнаменованиях. Ищу – и не нахожу. У нас до сих пор есть дом, но похож он на выцветший кинокадр. Отец жив, но, когда он заболел, все развалилось, как Шалтай-Болтай.

Стейси не пришла навестить меня, даже не позвонила; впрочем, меня уже в ней ничто не удивляет.

Наконец, мать посмотрела на меня, и тут, сжав чуть сильнее старичка Оскара, я вдруг подумал: мы снова вместе. Отец, в общем-то, овощ. Стейси – пустышка, нет ее. Я потянулся и взял маму за руку. И так мы сидели, пока не открылась дверь. В палату заглянула сиделка.

Мама выпрямилась и сказала:

– И еще Марк любил играть в куклы.

– Марионетки, – уточнил я.

Мой лучший друг Ленни тоже заходил вместе с женой Черил каждый день. Ленни Маркус – крупный юрист, но иногда берется и за мои небольшие дела, вроде того, когда я судился по поводу штрафа за превышение скорости или расселения нашего дома. После окончания колледжа он поступил на работу в прокуратуру графства, и все – друзья и противники – сразу же прозвали его Бульдогом за агрессивную манеру поведения в зале суда. Через некоторое время было сочтено, что такое прозвище для него слишком деликатно, и Ленни превратился в Быка. Ленни я знал с начальной школы. Я крестный его сына Кевина. А он крестный Тары.

Сплю я плохо. Лежу ночью, смотрю в потолок, считаю автомобильные гудки за окном, прислушиваюсь к больничным звукам и изо всех сил стараюсь не думать о дочери и о том, что с ней могло произойти. Получается не всегда. Сознание, в чем мне пришлось убедиться, – это и впрямь темный омут, в котором полно ядовитых змей.

Детектив Риган принес возможную версию.

– Расскажите мне о своей сестре, – начал он.

– А она-то здесь при чем? – осведомился я, пожалуй, слишком поспешно. Но не успел он и рта раскрыть, как я поднял руку. Все ясно. Моя сестра – наркоманка. А где наркотики, там и криминал. – Нас обокрали?

– Да нет, не похоже. Вроде все на месте, но квартира перевернута вверх дном. Кому и зачем это понадобилось, не представляете?

– Нет.

– Итак, расскажите мне про сестру.

– У вас есть досье Стейси?

– Да.

– Вряд ли мне есть что добавить.

– Вы ведь не поддерживаете тесных отношений, верно?

Не поддерживаем отношений. Разве так можно сказать о нас со Стейси?

– Я люблю ее, – медленно выговорил я.

– Когда вы виделись в последний раз?

– Полгода назад.

– То есть, когда родилась Тара?

– Да.

– Где?

– Где мы виделись?

– Да.

– Стейси пришла в родильный дом.

– Посмотреть на племянницу?

– Да.

– И как же прошел визит?

– Стейси была не в себе. Она хотела взять младенца на руки.

– Но вы не разрешили?

– Верно.

– Она рассердилась?

– Осталась почти равнодушной. Моя сестра как накачается какой-нибудь дрянью, так вообще с трудом отдает себе отчет в происходящем.

– И вы ее выставили за дверь?

– Я велел ей, пока не покончит с наркотиками, держаться от Тары подальше.

– Ясно. Вы рассчитывали, что это заставит ее снова взяться за лечение.

– Да нет, не сказал бы. – Должно быть, я ухмыльнулся.

– Боюсь, не совсем вас понимаю.

Как бы ему объяснить? Я вспомнил улыбку на семейной фотографии, ту, где у Стейси нет передних зубов.

– Чем только мы ее не пугали, – сказал я. – Увы, от наркотиков она не откажется, они стали частью ее жизни.

– На излечение, стало быть, не рассчитываете?

– Я не мог ей доверить своего ребенка, давайте так сформулируем.

Риган подошел к окну и выглянул наружу.

– Вы когда переехали в свое нынешнее жилище?

– Мы с Моникой купили этот дом четыре месяца назад.

– Он ведь недалеко от того места, где вы провели детство?

– Верно.