Священная ложь - Стефани Оукс Страница 4

Под конец Бенни распускает узел на ленте, держащей мои волосы, и пряди медленно расползаются по плечам.

– Тебя бы подстричь, – хмыкает она. – Здесь только мешаться будут.

– В Общине не стригутся, – говорю я.

– Ну, ты же больше не в Общине.

Мы выходим из комнаты и идем по длинному коридору до тяжелой двери, обмазанной толстым слоем белой краски.

– Это твои последние шаги на свободе, – сообщает Бенни. – Готова к тому, что там, внутри?

Я пожимаю плечами.

– Наше заведение – одно такое на округу, поэтому девочки здесь сидят разные, – поясняет Бенни. – Всем заключенным еще нет восемнадцати, но кого-то судили по детской статье, а кого-то, как тебя, – по взрослой. Когда тебе исполнится восемнадцать, тебя или выпустят, или переведут в тюрьму для взрослых преступников. Понимаешь, что это значит?

Я качаю головой.

– Здесь сидят девочки, которые убивали. И будут убивать снова. Так что… – Она косится на мои культи. – Ты уж поосторожнее. Не хотелось бы соскребать тебя с пола.

* * *

Бенни ведет меня по железным лестницам на третий этаж. Я иду мимо камер, к решеткам которых прижимаются бледные овалы лиц, а вслед несутся громкие возгласы и уханье.

– Мы поселим тебя в Городе ангелов, – сообщает Бенни.

– Это где?

Бенни останавливается и говорит что-то по рации другим охранникам. Дверь перед нами громко жужжит и отползает в сторону.

Посмотрев на меня, Бенни добавляет:

– На твоем месте я бы с ней подружилась.

Твердой рукой она толкает меня в камеру. Дверь с металлическим лязгом хлопает за спиной. Я оглядываюсь, однако Бенни уже не видать.

На верхней койке лежит девушка в таком же оранжевом комбинезоне. Она не обращает на меня внимания, читает книгу с какими-то звездами на обложке.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я.

Та поднимает глаза – светло-голубые и острые.

– Энджел.

О, так вот почему Город ангелов… Про ангелов я знаю. Порой они говорят с кевинианцами, шепчут нам на ухо всякое и заставляют вытворять жуткие вещи. У них нет волос, они бесполые и ростом с небольшой дом.

Я обхватываю себя руками, прижимаюсь к бетонной стене и сползаю по ней на пол. Энджел ковыряет книжный корешок ногтями, раскрашенными ярко-желтым лаком.

– Дай-ка угадаю. – Она на секунду опускает взгляд. – Мелкая кража?

Я вскидываю голову.

– Что?

– Тебя загребли за кражу. Ты тощая, значит, воровала еду. Зубы все на месте, так что вряд ли сидишь на наркотиках.

Я качаю головой.

– Нападение при отягчающих обстоятельствах.

Та тихонько фыркает.

– Ага, конечно.

– Думаешь, я не могла? – спрашиваю я.

– Такая дохлячка? У меня один ботинок весит больше тебя.

– Чтобы избить кого-нибудь, много сил не надо.

– Такими руками? – уточняет она, стараясь не глазеть на мои культи.

Бинты с пластырем уже сняли, и из рукавов торчат тонкие багровые обрубки.

– А что с ними не так? – спрашиваю я.

– Я просто хочу сказать, что ты не похожа на убийцу. Блин, считай это комплиментом!

Отец как-то говорил, что боль можно причинить одним-единственным неосторожным словом. Достаточно лишь языка или руки, способной вывести буквы, чтобы нанести непоправимый вред.

– И как тому парню, сильно досталось? – интересуется Энджел.

– С чего ты решила, что это был именно парень?

– Судя по твоему виду, отношения с мужиками у тебя не складываются.

Я через силу сглатываю. Надо бы сказать про Филипа Ланкастера, но тогда придется назвать его по имени.

– Не хочу о нем говорить.

Энджел пожимает плечами и снова берется за книгу.

– А ты здесь за что? – спрашиваю я.

– Как и ты, наверное… Хотела убить парня. Правда, в отличие от тебя, мне это удалось.

– Правда?

Энджел изображает безразличие, но ее выдает хмурая гримаса: над бровями проступают глубокие складки. Нос со лбом щедро усеяны веснушками, однако наивной девочкой она не выглядит. На голове в проборе грязных светлых косичек проглядывает блеклая кожа.

– Меня не стали бы сажать в одну камеру с убийцей, – говорю я.

– Кто сказал, что это было убийство?

– А что же тогда?

– Самооборона. Правда, мне не очень-то поверили. Мой дядька считался добропорядочным гражданином, а я – не таким уж невинным ангелочком. Да и вообще, тюрьмы переполнены, так что они запросто посадят маньяка рядом с магазинным воришкой, лишь бы сэкономить деньги.

– Тебе откуда знать?

– Да всем известно, в кого пальцем ни ткни. Тут половина моего класса пересидела. Попасть сюда – все равно что побывать на встрече выпускников. – Она с интересом глядит на меня. – А ты в какой школе училась?

– Ни в какой.

– На дому, что ли?

– Нет, просто… Я вообще не ходила в школу. Жила в национальном парке. За Альбертоном. К югу от Синдирелл-Рок.

В больнице одна медсестра приносила мне карту и показывала, где мы жили.

Энджел таращит глаза.

– Там же нет людей. В этих дебрях живут одни гризли.

– Гризли нас не трогали. Они не любят шума.

– Из людей там одни шизанутые фрики, которые ненавидят правительство и заводят себе гаремы…

Я опускаю голову.

– Ты что, из этих?! Из той секты? – Энджел подскакивает. – Охренеть, я видела про вас репортаж по телевизору! Про то, что вы живете в норах и бегаете по лесу голышом…

– Прямо так и показывали?

– Ну, почти… У вас правда не было водопровода?

– И электричества тоже.

– С какой стати вы вообще уехали в эту глушь?

– Так родители решили, меня не спрашивали. Мне было пять лет, когда мы основали Общину.

– Но зачем?

– Из-за Пророка… – начинаю я и замолкаю, не зная, что говорить дальше.

Нелегко распутать клубок последних двенадцати лет, прошедших с того дня, как Пророк впервые объявился у нас в трейлере, чтобы с тех пор нераздельно обитать в нашей жизни. Он убедил нас, будто мы святые. Кто бы мог поверить, что это вовсе не так?

– А, ясно… – Энджел кивает. – Твой папаня, видать, двинулся на почве религии. И всю семью заодно подсадил. Обычное дело.

– Правда? – удивляюсь я.