Ночь святого Вацлава - Лайонел Дэвидсон Страница 39

Я кивнул.

– И решили поскорее от нее избавиться, чтобы ее при вас не нашли. Не так ли?

Я снова кивнул – из-за тошноты я все еще не мог говорить, И тут, как ни странно, в эту минуту физического ужаса мой мозг снова заработал. Они не могли знать наверняка, что я нашел эту бумажку. Они вывели это из того, что я слинял из отеля. Но с чего же они взяли, что я ее кому-то передал? Ведь сам-то я раньше думал, что вывожу из этой страны секрет изготовления стекла, а не ввожу в нее ядерный секрет. Очевидно, увидев эту бумажку, я должен, был реагировать однозначно – в панике ее уничтожить.

Тогда почему они считают, что я ее кому-то передал?

И вдруг, по какому-то наитию, я сообразил. Они не знают, понял ли я, о чем речь. Есть такой вариант – я не рублю, что к чему. Вот почему меня допрашивают! Они не думают, что я ее кому-то передал, а просто пытаются вызвать меня на разговор. Какого черта мне было ее кому-то передаваться ее уничтожил, спустил в унитаз. Тогда они поймут, что я знаю, о чем речь. И замочат меня.

– Можно мне стакан воды? – попросил я.

Тот, что пониже, пошел в ванную за водой, а второй сел на кровать и все потирал костяшки пальцев и глядел на меня без злобы, словно выбирая на мне новое место для удара. Потом появился коротышка со стаканом, дал его мне и тоже сел на кровать, рядом с задумчивым коллегой.

– Итак, пан Вистлер, – через минуту сказал он, – попробуем все сначала. Даю вам последний шанс. Мне не нужно вам объяснять, насколько это серьезно. Мы прекрасно знаем, что вы везли с собой. Есть еще одна вероятность. Что это по какой-то причине не вывезено из страны. Если будет установлено, что это так, ваши дела не так уж безнадежны. Если же нет, я вам гарантирую высшую меру наказания. Итак, в ваших интересах признаться, что вы с этим сделали.

– Могу ли я вам верить, – медленно сказал я, – что мне будет лучше, если вы получите это обратно?

– Безусловно.

– Я только надеюсь, что вам удастся это сделать, – сказал я. – Я отослал его по почте.

Эта идея пришла мне в голову, пока он говорил. И я сказал это так легко, без тени колебания. Конечно, меня это не спасет. Но даст пару часов отсрочки.

Они явно обалдели. Стали переглядываться между собой.

– Когда вы это отослали?

– Как только вышел из отеля. Я пошел прямиком на почтамт. Думаю, оно ушло с пятичасовой почтой.

– И кому ж вы это послали?

– Человеку по фамилии Канлиф, тому, что прислал меня из Лондона.

– Вы решили, что оно пройдет по почте без проверки?

– Я сам не знал, что думать. Я был в панике.

С минуту стояло молчание. За окном гремели громкоговорители. И шел проливной дождь. Я слышал, как струи воды стекают с маркиз балкона. На минуту позабыв про боль, я весь дрожал от волнения.

– А вам не пришло в голову, – медленно сказал коротышка, – что эту бумажку стоит уничтожить? Это ведь самый быстрый и верный способ.

«Думай. Крепко думай».

– Эх, если бы я это сделал! – воскликнул я. – Но я так намучился, пока ее раздобыл! И решил, что это все же какой-то шанс ее переправить. А я в этом никак не буду замешан. Сунул в конверт – и привет.

Новая пауза.

– Ну что ж, прекрасно! – наконец сказал он грозно. – Это мы проверим, пан Вистлер! Для вашего же блага желаю, чтобы это оказалось правдой. Берите свой плащ.

С колотящимся сердцем я повернулся к шкафу. Я знал, что терять мне нечего. «О господи, больше никогда в жизни я такого не сделаю!» – думал я.

Я снял с плечиков свой плащ и, держа его в руке, повернулся к ним. Они сидели рядышком на кровати и задумчиво на меня смотрели. Плащ был весь жеваный после утреннего дождя. Я стал его отряхивать. И тряс, наверно, часа два, все было как в замедленной съемке – последние мгновенья перед прыжком. И вдруг решил: давай! Сейчас или никогда! И сделал то, что сделал.

Я кинул на них свой плащ. С треском сшиб их головами. Выключил свет, открыл дверь из номера и заорал дурным голосом. Потом проскакал обратно через комнату на балкон. На пути стоял этот чертов цветочный ящик, и, споткнувшись о него, я упал. Поднявшись, отпихнул его ногой в другой угол и тихо влез в ванную через окошко, а потом задвинул его за собой.

Не знаю, сколько секунд все это заняло. Меня колотило.

Я притулился внизу, за ванной, в промежутке между нею и стеной. И сидел там, согнувшись в три погибели, прижимая руки к избитому животу и пытаясь удержаться от рвоты.

Из номера слышался неясный шум, возня. Потом снова включили свет. И раздался голос Джозефа:

– Он здесь не пробегал! Я все время был в коридоре!

И тогда они кинулись на балкон.

– Сюда! Смотри! Тут он наткнулся на цветочный ящик!

Шаги удалились в противоположном направлении. На слух не определить, добрались ли они до пожарной лестницы, что в другом конце коридора. Громкоговорители заглушали все на свете. Но так или иначе, они прибегут обратно. У меня было, может, полминуты, чтобы проскочить через комнату. Но я не знал, с ними ли Джозеф.

Живот у меня разрывался от боли. Я с трудом отлип от пола в узком простенке и тут обнаружил кое-что возле ванны. Кусок трубы, который я приметил еще давно – недели, годы назад… Я его поднял, выбрался из своего убежища, очень тихо, чтобы не наделать шума. И на цыпочках подкрался к полуоткрытой двери, ведущей в номер. Вроде бы никого. Я вошел внутрь.

И тут же с балкона вошел Джозеф.

С секунду он стоял как истукан, от удивления раскрыв рот. А я с трубой в руках бросился к нему через весь номер.

– Нет, нет! – крикнул он, схватив меня за плечо и наполовину развернув обратно. Но я изловчился, поднял эту штуку и изо всей силы обрушил ее на него. Удар пришелся куда-то возле уха. Глаза у него закатились, он испустил один-единственный тяжкий вздох и рухнул прямо на меня. Я отступил назад, и он свалился на пол. Убил я его или нет – этого я не знал. Потому что бил человека впервые в жизни.

– О боже! – крикнул я громко, задыхаясь, чуть не плача. Потом быстро оглядел комнату, увидел свой паспорт и бумажник и сунул их в карман. Как выйти из гостиницы, я не знал, так как был уверен, что все оцепили их люди и у них есть описание моей внешности.

Я недолго колебался, ощущая бессмысленность и неизбежность происходящего. Потом стал стаскивать с Джозефа его сюртук. Тот был тяжелым, как мешок, набитый свинцом, и голова его стукалась об пол. Снимая с него одежду, я дернул и разорвал швы на плече. Рубахи снизу не было, только широкая манишка, пристегнутая спереди и сзади, и еще – бабочка. Я сгреб все это в кучу, потом стянул с него брюки, дергая их в бешеной спешке – они в любую минуту могли выскочить с балкона. Я подумал, что, может, стоит переложить Джозефа в какой-то другой номер, но тащить его по коридору не рискнул.