Грязное мамбо, или Потрошители - Эрик Гарсия Страница 39

Шлемофоны нам снова выдали времен войны с фрицами: треск электрических помех сопровождал любую реплику, которыми мы пытались обмениваться друг с другом, а частоты ограничивались локальным диапазоном. В Африке это обычное дело; принято винить песок и песчаные бури. По мне, так причина технического головотяпства в войсках кроется скорее в подтасовках при получении военных контрактов, но свое мнение я держал при себе. В результате неполадок с наушниками я мог разговаривать с Джейком, засевшим у пушки, но не имел возможности передать информацию другим экипажам.

Временами, когда электрический треск вдруг стихал, я ловил обрывки разговоров в соседних танках и с облегчением слышал, что, полагая себя в безопасности за толстой броней, остальные болтают о той же ерунде, что и мы: деньги, девки и способы их получения.

— Как сзади? — спросил я по рации у Джейка, убивавшего время, высматривая и прихлопывая насекомых, которые на свою беду пролетали в пределах досягаемости.

— Чисто. Как всегда. Вторая линия танков вообще потеряла строй. Идут, как гонщики перед финишем. Тиг им навешает много и сильно, он все видел.

— Не наша проблема, — сказал я. — Пока мы держим линию, к нам претензий нет.

Я помню появление второй картинки на топографической карте: маленький дисплей замигал, возникнув рядом с первым. Оригинальная карта разворачивалась вперед, а эта — назад, показывая пройденный нами путь. Вторая линия цветных мигающих точек пересекала пустыню, только изогнута она была, как Джейк и сказал, просто из рук вон. Совершенно потеряли строй.

В наушниках вновь затрещало, и я услышал, как сидевший рядом наводчик, парень из Омахи по имени Перси, который после службы в армии большую часть жизни провел в военной тюрьме, сказал:

— Слышу ответ от второй цепочки. Они замедляют ход на правом фланге.

— Почему?

— Не разобрать. Вроде у них там… упал кто-то, что ли?

На экране появилась третья карта — сверху над двумя первыми: снова пустыня, график высоты отчего-то резко идет вверх. Я повернул ноги так, чтобы панорама сместилась вправо. Спокойные голубые цифры на альтиметре карты быстро темнели, наливаясь ярко-красным, а на сдвинутом на девяносто градусов изображении появился крутой ядовито-зеленый горб, повисший в воздухе в тесном пространстве танковой башни, повторяя очертания самой высокой, как мы узнали позже, песчаной дюны в Африке. Танк Гарольда на полном ходу чесал по ее отвесному склону.

— Они не поворачивают, — поперхнулся Перси. — Они ее не видят!

— Они не могут ее видеть, они на ней, — вмешался другой наводчик, которого я едва расслышал — так усилились помехи. — Она огромная… Не видят… Но это же…

Танк Гарольда, не сбавляя скорости, пер вверх по песчаному склону, не зная, что до гребня им подниматься триста метров, не подозревая, что впереди вообще будет гребень. Топографическая информация поступала на наши карты с межтанковой радарной сети, что обеспечивало водителям полный, трехсотшестидесятиградусный, обзор местности. Если сеть вдруг отключалась, что, как предположили позже, произошло с экипажем Гарольда, участок непосредственно перед танком, особенно если там был уклон, превращался в мертвую зону для водителя. Радар не умеет заглядывать за угол и не разгоняет тучи.

На секунду в наушниках перестало стрелять, и я воспользовался секундой нормальной связи, чтобы панически набрать частоту Гарольдова танка, надеясь предупредить водителя. Но едва произошло соединение, как треск возобновился, и хотя до меня доносились обрывки их разговора, я знал, что меня они не слышат.

— На такие мускулы западают красивые девчонки… — хвастался Гарольд перед своим экипажем; статические помехи обрывали окончание фраз. — …Обзаведусь… когда вернусь домой… подружкой. Эй, ты думаешь… с той же самой… я прав? Знаешь… ну, водителя через три танка от нас? Он мой приятель, у него отличная девчонка в… может, у нее есть подруга…

Я тыкал кнопки, крутил рукоятки, вопил, кричал в этот чертов ларингофон, зная, что ни Гарольд, ни его водитель не слышат ни звука. В последней отчаянной попытке я пошел на грубое нарушение устава: отстегнул ремень, выбрался из кресла управления — Джейк заорал на меня, чтобы я сел и продолжал вести, ради всего святого, продолжал вести, — открыл верхний люк и выбрался наружу, надеясь как-нибудь спрыгнуть на песок, догнать Гарольда, забарабанить по броне, забраться наверх, проникнуть внутрь и самому нажать на педаль тормоза, прежде чем танк закончит свой безумный путь.

Ну и как водится, я открыл наш люк и высунулся как раз в ту секунду, когда Гарольд, его товарищи и оборудование на пятьдесят четыре миллиона долларов камнем сорвались с гребня песчаной дюны и пролетели двести футов вниз, врезавшись в песок и взорвавшись от удара.

Песчаная буря, вот кто виновник, сказали нам. Испортила связь, отключила топографические дисплеи. Миллиарды крохотных частиц, не больше блошиной сопли, подточили мощь наступающей армии. Может, чем уповать на дорогое вооружение, неприятелю имеет смысл подчинить себе силу пустыни? На поверку здешний песок мало чем уступает современной технике в поражающей силе. Возможно, в следующий раз аборигены поумнеют и попытаются обратить нас в камень.

Для разнообразия — ностальгия по приятному.

Питер, мой сын, делал доклад в третьем классе о дисциплинарных взысканиях в различных культурах Древнего мира. Вообще я не помогал ему с домашними заданиями, но в те выходные он находился на моем попечении: согласно предписанию суда, я был обязан заботиться о маленьком негодяе минимум два дня раз в две недели. Питер еще не научился меня ненавидеть, и мне нравится думать, что не просто так: на том этапе жизни я ничего не сделал, чтобы навлечь на себя его гнев.

Я сидел в своем кабинете, заканчивая заполнять бумажки на последний изъятый искорган, когда пришлепал Питер — по случаю позднего времени в пижаме и босиком.

— Я почистил зубы, — объявил он. — И умылся.

На этих процедурах строго настаивала Мелинда; я всякий раз забывал о них, но Питер был хорошим ребенком и напоминал сам.

— Молодец, — похвалил я. — Беги спать, утром поговорим.

Но он мялся, стоя с листком бумаги в руке.

— Пап, — начал он, — а почему римляне превращали людей в камни?

— Потому что у них не было пистолетов, — нашелся я.

По-моему, сын получил тогда четверку.

Когда Питер был младше — совсем крохой он неохотно засыпал, предпочитая танцевать и играть с мамулей и папулей, — мы с Мелиндой убаюкивали его всевозможными дурацкими песенками. Его никогда не интересовали традиционные колыбельные, но он послушно закрывал глаза и начинал сопеть носом под наши импровизации.

У Мелинды получалось гораздо лучше, чем у меня: в ее сочинениях по крайней мере был смысл. Но любимой песенкой Питера, которую он требовал снова и снова, когда немного подрос и научился выражать просьбы словами, стала бессмысленная рифмовка, сочиненная мной одним беспокойным вечером, когда малыш температурил, кашлял и ни в какую не желал засыпать.