Дом на краю темноты - Райли Сейгер Страница 39

Коттедж принадлежит либо Дэйну, либо Дитмерам. Я не знаю, кто живет по какую сторону дороги. Полагаю, мне придется это выяснить, так как случайный вход в мою собственность находится недалеко от их заднего двора.

Хотя не то чтобы Дэйну или Ханне Дитмер пришлось бы так пролезать ко мне домой. У них обоих есть ключи и от ворот, и от дома. Они могут спокойно войти, когда захотят.

Это наводит на мысль, что тот, кто был в доме, приходил и уходил этим путем. Им нужно было всего лишь пролезть через пролом в стене. Самое трудное, насколько я могу судить, — это знать о существовании такового. И меня бы не удивило, если бы многие люди в Бартлби и за его пределами обладали этим знанием.

Я возвращаюсь к дому, ускоряя шаг. Мне резко кажется, что сейчас придут еще упыри, и мне нужно их остановить. Вернувшись в дом, я хватаю нож и обыскиваю весь дом, несмотря на охватывающий меня страх. Я открываю каждую дверь, не зная, что увижу за ней. Щелкая каждым выключателем и предвкушая худшее за эту наносекунду темноты до того, как зажигается свет.

Бейнберри Холл оказывается пустым.

Как долго — без понятия.

И поэтому я заимствую страничку из папиной книги.

Буквально.

Я вырываю страницу прямо из Книги на кухонном столе и рву ее на мелкие кусочки. Это очень приятно. Я никогда раньше не портила ни одного экземпляра Книги, и такое удовлетворение заставляет меня пожалеть, что я не начала это делать много лет назад.

Я думаю о папе, когда просовываю клочок бумаги в щель входной двери, гадая, удивился бы он, если бы увидел, что я делаю то, о чем он пишет в Книге. Скорее всего, нет. Я подозреваю, что он был бы разочарован, что я нарушила свое обещание никогда не возвращаться в Бейнберри Холл.

Я изо всех сил старалась не разочаровать его. Хотя к девяти годам я уже считала его лжецом, я все еще искала его одобрения на каждом шагу. Может, это было вызвано каким-то предположением, что, если я достаточно себя проявлю, он в конце концов сочтет меня достойной знать правду о Книге. Или, может, это просто типичное поведение ребенка из неполной семьи. Поскольку я знала, что никогда не буду соответствовать высоким стандартам мамы, я стремилась к гораздо более низкой планке моего папы.

Это не значит, что он был плохим отцом. Он был хорошим, во многих аспектах даже лучшим, и не потому, что баловал меня как только мог. Он был внимательным и добрым. Он никогда не говорил со мной свысока, как мама. И он никогда-никогда не смел меня недооценивать.

Когда я росла, он давал мне списки книг, чтобы прочитать, фильмов, чтобы посмотреть, и альбомов, чтобы послушать. И там были вещи, которые не каждый может посоветовать подростку. Фильмы Бергмана. Музыка Майлса Дейвиса. Толстой, Джойс и Пинчон. Каждое из этих имен говорит о том, что он считал меня способной к открытому мышлению, к тому, что я смогу расширить свои горизонты. И хотя меня совсем не интересовали джаз и «Радуга земного тяготения», я старалась изо всех сил оценить его вкусы. Мой отец верил в меня, и я не хотела его подводить.

И все же я его разочаровала. Когда пошла в колледж и решила учиться на дизайнера, а не на журналиста или филолога, и тем самым разрушила его мечты о том, что в семье будет еще один писатель. Когда я бросила скучную, но стабильную работу дизайнера, на которую я устроилась после выпуска, чтобы начать свой бизнес с Элли.

С этого момента начался период взлетов и падений, который продолжался до самой папиной смерти. Однажды он сказал мне, что наши отношения похожи на розы. Красивые, да, но с шипами. Я же сравниваю их с погодой. Они постоянно менялись. То ледяные ливни. То теплые бризы. Месяцы, когда мы разговаривали почти каждый день, и долгие отрезки белого шума.

В основном виновата была я — каждая фаза диктовалась моим отношением к Книге. Если мне удавалось прожить месяц-другой без упоминаний о «Доме ужасов», то я обращалась с папой, как с лучшим другом. Но когда мы с Книгой неизбежно сталкивались — как в тот раз, когда на меня напал репортер бульварной газеты из-за двадцатилетия Книги — я становилась холодной, даже озлобленной.

Тем временем папа начал отдаляться от мира, закрываясь в своей квартире с любимыми книгами и классическими фильмами. Некогда вездесущий субъект всех интервью, все желали записать его цитаты обо всем подряд, от сверхъестественного до издательской индустрии, теперь он отрезал себя от всех средств массовой информации. Долгое время я думала, что он устал жить со своей ложью и больше не хочет иметь с ней ничего общего. Его переписка с Брайаном Принсом свидетельствует об обратном.

Наши отношения изменились, когда он заболел. Его рак был агрессивен, вонзая свои зубы быстро и безостановочно. У меня больше не было времени на мелочность. Мне нужно было быть рядом с ним, где я и была до самого конца.

К полуночи из входной двери и из каждого окна торчат клочки Книги.

Я иду к себе в комнату.

Я запираю дверь.

Я кладу нож, который носила с собой, на тумбочку возле кровати.

Мои последние действия этой ночью — принять Валиум, забраться под одеяло и попытаться заснуть, хотя я уже знаю, что это будет нелегко, если вообще возможно.

2 июля

День 7

Я не спал всю ночь. Минуты протекали, складываясь в часы, а я лежал без сна, уставившись в потолок и гадая, когда и как кто-то смог сюда проникнуть. Ночь была полна звуков, хотя все они были невинны. Но это не мешало мне думать, что каждый из них означал, что сюда в очередной раз вернулся нарушитель. Я подумал о каменной стене и железных воротах в конце подъездной аллеи и о том, как я когда-то насмехался над ними. Теперь мне хотелось, чтобы они были выше.

К тому времени, когда ночная тьма начала рассеиваться, превращаясь в рассвет, мои мысли обратились к другому.

Бум.

Вот оно.

Я посмотрел на часы: 04:54. Как раз по расписанию.

Отказавшись от мысли поспать, я тихонько выскользнул из постели, чтобы не разбудить Джесс и Мэгги, которая снова спала с нами. Я прокрался вниз, и меня сразу же встретила горящая люстра — факт, который казался невозможным. Накануне, перед тем как лечь спать, я специально убедился, что она выключена.

Опасаясь, что в дом снова вернулся нарушитель, я поспешил к входной двери. Нить оставалась натянутой. Линия мела на полу — нетронутой. Между дверью и косяком все еще торчал кусочек карточки.

Уверенный в том, что к двери никто не прикасался, я спустился на кухню, сварил очень крепкий кофе и налил его в кружку размером примерно с миску супа. Сделав несколько глубоких глотков и кое-как продрав глаза, я вернулся в остальную часть дома и методично проверил все окна. Они были такими же, как и дверь — абсолютно нетронутыми.

Здесь никого не было.

Никого, кроме нас, цыплят.

Моя бабушка так говорила в детстве, когда я и мои двоюродные братья играли в прятки в огромном сарае за ее домом. Поскольку я был самым младшим и самым маленьким, именно бабушка пряталась со мной, прижимая меня к себе, сжавшись за тюками сена или в темных закутках, где всегда пахло кожей и моторным маслом. Когда кто-то из моих братьев приходил проверить, нет ли там кого-нибудь, бабушка всегда отвечала: «Никого, кроме нас, цыплят!»