Многоликое зло - Питер Джеймс Страница 38

Слезы катились из ее глаз; ресницы сметали их, и она улыбалась – не надо, чтобы он видел ее плачущей.

Она зажгла свечи, как делала каждое Рождество, поставила подсвечник на тумбочку у кровати со стороны Тони, подсунула под него открытку и легла.

Немного почитав, она взглянула на часы – десять минут первого. В половину она выключила свет. Пламя свечи было недвижимым, спокойным. Он любил заниматься любовью при свете, любил снимать белье и видеть ее тело.

– Ты мой рождественский подарок, – говорил он и наклонялся, чтобы ее поцеловать. Везде.

Несколько лет они дарили друг другу чулок, но она отменила эту традицию, решив оставить ее детям. Рождество было ее любимым праздником в детстве, и она хотела, чтобы и у их детей было так же. Однако она никогда не мечтала, что это однажды станет для нее самым главным. Станет точкой на горизонте, к которой она будет стремиться пристать каждый год. Портом, где можно переждать шторм. Волшебное время, когда раны излечиваются, грусть уходит, а надежда возрождается. Она никогда не считала, что мысли о Рождестве дают ей силы вставать каждое утро и возможность пережить весенние и летние месяцы. Затем приходили август и сентябрь – месяцы глубокой депрессии, когда воспоминания тускнеют, сомнения разъедают, сочась, словно кислота из проржавевшей батарейки, причиняют боль и оставляют шрамы.

Пройдет время, и с первым хрустящим инеем на осенней листве память вернется и надежда окутает ее, возвращая понимание, что от Рождества ее отделяет всего несколько долгих ночей и свирепых бурь, сопровождающих осеннее равноденствие, способных до неузнаваемости изменить пейзаж. Рождество принесет безмятежное спокойствие, звуки гимнов, вечера за игрой в «Монополию», долгие прогулки и аромат пирогов, смех и веселье, общение с друзьями и напомнит о старых добрых традициях.

Сьюзен закрыла глаза, зная, что этой ночью, как и всегда в канун Рождества, заснет крепко и не будет помнить когда. В тишине отчетливо слышалось шуршание бумаги, и она улыбнулась – дети уже роются в чулках. Но подарки сегодня никто не откроет – она приучила их ждать до утра. Они будут разглядывать пакеты и коробки, пытаясь угадать, что внутри. Затем послышался щелчок дверного замка, и дыхание ее участилось. Еще щелчок – дверь закрылась. Она ждала, когда звякнет цепочка и раздадутся приглушенные шаги. Все как обычно; все знакомо. Рутина. Самое главное в браке, чтобы традиции не превратились в рутину. Она лежала и ждала, ждала того, что возбуждало больше всего на свете. Он двигался медленно, сначала снял пальто, затем прошел в кухню и просмотрел кипу корреспонденции, оставленную специально для него. Внутри ее кружилась снежная буря, как в стеклянном шаре, если его встряхнуть.

Он поднимался по лестнице, и шаги становились неторопливее и легче с каждой секундой, словно он чувствовал ее возбуждение и оно меняло его настроение. Он открыл дверь их спальни, и пламя свечей дрогнуло от неожиданности, тени заплясали на ее веках. Губы ее наконец растянулись в улыбке, которую невозможно было больше сдерживать, ведь она ощущала, как он встал у кровати, как стянул пахнущее свежестью одеяло, отчего по коже пробежал приятный холодок. Она знала, что он наблюдает за ней, знала, что сейчас склонится и поцелует ее; пальцы его рук, как обычно, сначала неловко, попытаются справиться с крючками.

– Ты мой самый дорогой рождественский подарок, – прошептал он.

– А ты мой, – ответила она, когда губы их почти соприкасались.

Утро было сухим и холодным, дул восточный ветер. Снежинки сверкали на траве, словно она была посыпана блестками, малиновый шар солнца светился на фоне серого шелкового неба. Это было такое волшебное утро Рождества, какое она помнила с детства.

Дом наполнялся треском, когда она шла по ковровому покрытию, зажигала камин, доставала бокалы; шуршала оберточная бумага, когда дети начали открывать подарки. Треск электрических разрядов наполнял ее тело, по венам разносилось тепло, которое она ощущала всегда, когда Тони был рядом.

Она любила это время перед шумным вторжением родственников. Когда-то несколько раз они посещали утром церковь, но Тони это не понравилось, он предлагал ей ходить одной, но они так мало времени проводили вместе, что она не хотела расставаться с ним даже на час. Утро они посвящали друг другу, оно стало временем наслаждений и покоя. А еще, как она надеялась, возникновения чего-то нового в их отношениях.

В Рождество дом всегда яркий и светлый. Окна пропускают дневной свет, который распределяется удивительно равномерно, и все вокруг словно оживает, цвета становятся насыщенными, текстуры выразительными, ковры, обои, шторы уже не кажутся такими бледными, как большую часть года. Даже остролист выглядит посвежевшим, а ягоды особенно красными.

Воздух наполнялся ароматом политой жиром индейки, тлеющих дров и терпкого вина в только что откупоренной бутылке. На улицах была непривычно тихо, так не бывает даже в воскресенье. Безмолвие ночи перешло в день, но оно скоро будет нарушено громким смехом, звоном бокалов, болтовней и шутками родственников, без которых праздник невозможен, как без светящейся гирлянды, ждущей своего часа в картонной коробке.

И конечно, без дочерей. Всегда дочерей.

«Я не знаю второго такого дома, где столько дочерей», – любил говорить ее отец.

Она видела, как едва заметно покачиваются лампочки, беспокойно отодвигаются шторы, шарики из оберточной бумаги, свернутые, будто сами собой, перекатываются с места на место с шумом, напоминающим шелест воды, отступающей в море, по гальке пляжа. Ленты серебряного дождя и гирлянды из мишуры покачиваются между ветками ели. Дети были поглощены каждый своим делом. Люси надевала новое платье на Барби. Джейми собирал железную дорогу. Иногда стеклянные шары над их головами соприкасались, издавая звук, похожий на перезвон колокольчиков. Старые дрова в камине превращаются в угли, и весело потрескивают новые.

Сьюзен, суетящуюся в кухне, Тони часто отвлекал, и она постоянно все проливала или начинала делать то, что уже сделано. Он был страстным, как никогда раньше, от его прикосновений внизу живота все сжималось и ныло, воображение рисовало эротические картины, все больше натягивая готовые лопнуть струны в теле. Она разбила стакан и стала убеждать себя, что это на счастье, так ей очень давно сказал Тони. Она напомнила ему тот случай, и они вместе весело смеялись.

За окном хлопали двери автомобиля. Начали прибывать члены семьи. По тропинке шел отец с палочкой, которой пользовался после операции на сердце.

– Так прекрасно ты никогда не выглядела, Сьюзен, – сказал он.

Все отметили, что она сегодня особенно хороша. «Словно помолодела на несколько лет».

Ронни Бодкинс, за которого вышла замуж ее сестра, был жизнерадостным детиной, открывшим два салона, торгующих газонокосилками, и черпающим жизненную мудрость из «Ридерз дайджест». Он уселся на диван, прихлебывая пино-нуар (по его заверению, лучшее красное вино для сердца) и рассказал анекдот, который повторял из года в год, такой старый, будто его извлекли из той же коробки, что и гирлянду.