Секрет Пегаса - Грег Лумис Страница 38

Равно как нам полумрак и изгибы дороги помешали узреть сих подлых негодяев, так и они не разглядели вовремя, что среди нас имелся рыцарь в доспехах и при оружии, подобающих его званию.

Когда же они приблизились, Гийом де Пуатье повернул своего белого скакуна и неспешно, дабы не подумал никто, что возжелал он покинуть поле боя [48], назад отъехал. Из вьюка, притороченного к спине одной из заводных лошадей, шедшей между Филиппом и мною, извлек он свой громадный меч и воздел щит. Держа меч в одной руке, а щит в другой, рыцарь повернул лошадь и помчался встречь тем, кои задумали недоброе супротив нас.

— Да свершится воля Божия! — прогремел он, заглушая топот копыт.

Пешие, вооруженные лишь дубинками и короткими ножами, не соперники рыцарю верхом на коне, и тогда мне довелось впервые удостовериться в том своими глазами.

Грабители уразумели, какая участь их ждет, но кинуться врасыпную не смогли, ибо выбрали для засады своей неудачное место. Посему они вольны были только бежать вниз по дороге или прыгать с обрыва на почти верную гибель.

Рыцарь же наш поднялся в стременах, взмахнул могучим своим мечом и отделил одному голову и верх плеч от тела, кое пробежало еще пару шагов, прежде чем рухнуть в лужу собственной крови. Еще одного постигла участь его сотоварища. Двое других не захотели, чтобы их зарезали, как свиней перед опаливанием на огне, и предпочли прыгнуть в пропасть.

Мне доводилось видеть, как люди умирали от лихорадки или просто потому, что такова была воля Господа нашего, но ни разу еще не лицезрел я, чтобы души покидали тела среди таких потоков крови. Пусть даже эти люди злоумышляли против нас, но был я удручен тем, что не нашлось поблизости священника, дабы отпустить им грехи и дать последнее помазание. Посему произнес я краткую молитву за несчастных грабителей, питая надежду, что души их избавятся от вечных мук, ибо ни один христианин не пожелает такой посмертной участи даже для столь дурных людей, как эти. Поелику все мы братья — дети Владыки Небесного.

Если же и Гийома де Пуатье посещали подобные мысли, то высказывать их он не намеревался. Вновь поднявшись в стременах, он взмахнул мечом, приказывая нам двигаться вперед.

— Господин, вы не пострадали? — спросил Филипп, как только мы сблизились на расстояние, позволяющее вести нормальный разговор.

Рыцарь лишь рассмеялся в ответ и, рукоятью вперед, протянул свой окровавленный меч Филиппу.

— Благодарение Богу, все в порядке. Как и подобает мужу, который только что отправил это отребье туда, где ему самое место, — в ад. Сейчас нужно отыскать остальных — их берлога должна быть где-то неподалеку.

Я не ведал, откуда он сие узнал, но не мне, тем более в том моем положении, было сомневаться в суждениях рыцаря Господня. Когда же спуск сделался не столь крут, учуяли мы запах дыма, а затем и увидели полосу его, поднимавшуюся в небо, полностью озарившееся утренним светом. Подъехав к краю дороги, Гийом знаком приказал нам сохранять тишину, и следом за ним мы свернули в лес, столь густой, что нам показалось, будто вновь наступили сумерки.

Вскоре достигли мы просторной поляны. Несколько жалких шалашей окружали костер, на коем жарился олень, по праву принадлежавший местному владетелю. Эти негодяи питались куда лучше, чем служители Всевышнего Бога.

Возле огня увидели мы довольно много женщин да ребятишек. Единственный мужчина, там находившийся, был стар и немощен, что, без сомнения, являлось следствием его неправедной жизни. При виде нашего рыцаря все, кто только мог, кинулись прочь, спеша скрыться из виду, словно вспугнутые куропатки. Прочие попрятались в свои лачуги.

Гийом де Пуатье не стал преследовать беглецов. Он наклонился со спины своего рослого боевого коня, извлек из костра пылавшую головню и поджег хижины одну за другой. Когда мы отъезжали, нам вслед неслись жуткие крики тех, кто оказался пойман в этих слишком крепко сплетенных шалашах.

— Господин, — осмелился заговорить я. — Мне понятно, что вы обратили в бегство злодеев, намеревавшихся ограбить нас, но по-христиански ли было предавать огню тех, кто не сделал нам ничего дурного?

Он склонил голову, провел ладонью по бороде и лишь после этого ответил:

— Негодяи, прятавшиеся в лесу и уничтоженные нами, поддерживали тех, кто напал на нас. Они всего лишь дикие твари, рабы, тайком убежавшие от своего хозяина, чтобы досаждать мирным путникам вроде нас. Убивать таких — все равно что истреблять крыс в хлебном амбаре.

Эти слова плохо сочетались с моим представлением об учении Господа нашего о том, что даже низшие среди нас все равно суть наши братья. Но я был молод, ничего еще не знал и находился подле мужа, сражавшегося и проливавшего кровь за Христа, и потому изменил тему своих расспросов.

— Господин, но ведь вы не глядели в глаза тем, кого только что убили, — произнес я, памятуя то, что сказал он мне, говоря о своей ране. — Они умерли в своих лачугах, поджарились, словно хлебы в печи.

Он кивнул, потом улыбнулся и похвалил меня:

— У тебя хорошая память, братец. Но из любого правила есть исключения. Этих людей в их укрытиях убил огонь, одна из четырех Божьих стихий.

Я знал об этих четырех элементах — огне, воде, воздухе и земле, — а вот то, как они соотносятся с убийством, было мне неведомо. Я потворствовал в себе греху гордыни и был пристыжен, вынужден сознаться в незнании.

Через несколько часов мы вошли в город Трапани, название коего произошло от греческого слова, означающего «серп», ибо берег гавани там выгнут в форме сего инструмента или полумесяца. Как я уже сообщал, доселе мне не приходилось уходить от обиталища моего далее чем на день пешего пути. Я, конечно, слышал о море, но услышать — вовсе не то, что узреть своими глазами. Думая об этих водах, подобных тем, по которым Господь ходил яко посуху, а Его апостолы вылавливали в них рыбу, я никак не мог представить себе ничего подобного тому, что открылось перед нами. Со стыдом признаюсь, что вера моя была столь мала, что я помыслить не мог ни о чем столь синем, беспокойном и обширном. Я привык видеть вокруг себя холмы и горы, деревья и ручьи. А здесь ничто не препятствовало моему взору до самого края света.

Не видал я доселе и кораблей — громадин, плававших по воде, подчиняясь огромным белым парусам, столь великим, что любым из них можно было бы накрыть все аббатство, покинутое мною недавно. Мне казалось, что там тысячи этих судов, кои теснились друг к другу, поднимаясь и опускаясь с каждым вздохом великого океана [49]. Сей громадный флот, как мне сказали, принадлежал тамплиерам. Уплатив венецианцам немыслимые деньги, затребованные теми за помощь, без коей тамплиерам трудно было бы покинуть Святую землю, решили они обзавестись собственными кораблями [50]. Члены ордена, пока не совершившие такого приобретения, собирались здесь, дабы продолжить путешествие в те храмы, из коих отправились в поход.