Вдова - Фиона Бартон Страница 35

И когда они утихомиривались в постельке, я подолгу сидела рядом, глядя, как они засыпают. Я словно вбирала их в себя, напитывалась ими. Глену это совсем не нравилось. Он говорил, что я перед ними рассыпаюсь. Однако каждое мгновение с этими детишками было для меня особенным. Даже смена подгузника, когда они были еще совсем маленькими. Став постарше, они, приходя, радостно кричали мне: «Жижи!», поскольку их язычки еще не готовы были произносить «Джинни», и одновременно меня облепляли, так что мне приходилось идти, переставляя ноги вместе с ними.

– Горошинки вы мои сладкие! – называла я их, и они задорно смеялись.

Когда наши игры становились слишком уж оживленными, Глен уходил к себе в кабинет.

– Чересчур у вас тут шумно, – говорил он.

А я и не возражала против его ухода – я предпочитала наслаждаться ими сама.

У меня даже возникла мысль уволиться из салона и присматривать за ними целый день, чтобы Лайза могла пойти работать, однако тут Глен взорвался:

– Твоя зарплата, Джин, для нас не лишняя. И вообще, они не наши дети.

В ту пору он уже перестал чувствовать себя виноватым в том, что оказался бесплоден, и даже начал поговаривать что-то вроде:

– В конце концов, мы есть друг у друга, Джин. И мы на самом деле счастливы.

Я пыталась чувствовать себя счастливой, но у меня это не получалось.

Я всегда верила в удачу. Мне страшно нравится, как у людей в мгновение ока может поменяться вся жизнь. Взять, к примеру, «Кто хочет стать миллионером?» или Британскую национальную лотерею. В единый миг какая-нибудь самая обычная женщина с улицы превращается в миллионершу!

Я каждую неделю покупаю лотерейные билеты и порой коротаю утро в мечтаниях о выигрыше. Я уже знаю, как с ним поступлю. Куплю огромный дом на побережье – где-нибудь, где всегда солнечно, возможно, и за границей, – и усыновлю себе сирот. Глен в моих планах, если честно, как-то не фигурирует: он ничего этого не одобрит, а мне совсем не хочется, чтобы он своими недовольно поджатыми губами разрушал мои чудесные грезы. Так что Глен остается для меня всего лишь частью реальности.

Все дело в том, что нас двоих для меня недостаточно – однако Глена задевает, что мне, кроме него, нужен еще кто-то. Наверно, именно поэтому он не желал обсуждать ни вопрос усыновления («Не позволю кому-то постороннему совать нос в нашу жизнь. Никого, кроме нас с тобой, Джинни, это не касается…»), ни какие-то экстремальные меры вроде искусственного оплодотворения или суррогатного материнства. Как-то раз мы с Лайзой обсуждали это вечерком за бутылочкой вина – и все вроде бы казалось мне возможным. Потом я попыталась как бы невзначай ввернуть это в наш с Гленом разговор.

– Это отвратительная идея, если хочешь знать мое мнение, – сказал он. Вот и весь разговор.

Итак, я стала сдерживать перед ним слезы, но всякий раз, когда какая-то из моих подружек или родственниц объявляла, что она беременна, у меня разрывалось сердце. Все мои сны были наполнены детьми: как будто я их теряю и потом бесконечно пытаюсь найти, – и порой я даже просыпалась, еще ощущая в руках вес малютки.

Я стала бояться спать и быстро теряла в весе. Вновь отправилась к врачу, и он выписал мне таблетки для улучшения самочувствия. Глену я об этом не сказала. Мне не хотелось, чтобы ему было за меня стыдно.

И вот я начала потихоньку собирать свою коллекцию, незаметно вырезая на работе детские фотографии и засовывая к себе в сумочку. Затем, когда их оказалось уже слишком много, я стала вклеивать их в альбомы. Дожидалась, пока останусь в доме одна, и тогда извлекала их на свет божий, усаживалась на полу и гладила каждую, называя малышей по именам. Так я могла проводить целые часы, воображая, будто это мои дети.

Полицейские сказали, что нечто подобное Глен делал на своем компьютере.

В тот день, когда он наорал на меня из-за альбомов с вырезками, он еще заявил, будто бы это я подтолкнула его к тому, чтобы искать в Интернете порнографию. Нехорошо, конечно, было так говорить, но Глен тогда так разозлился, что у него это вырвалось само.

Он сказал, что из-за своей одержимости детьми я отгородилась от него и что ему пришлось искать успокоения в чем-то ином.

Когда же он понял, что зашел слишком далеко и когда увидел мое лицо, торопливо добавил:

– Это всего лишь порнография. Все же мужики любят немножко поглядеть порнуху. А, Джинни? От этого же никому не будет вреда. Просто капельку развлечься.

Я даже не знала, что ему и сказать. Я как-то не знала, что все мужики любят порнографию. Речь об этом никогда в нашем салоне не велась.

Когда я расплакалась, Глен заявил, что он в этом не виноват. Что в это порно-онлайн его втянул сам Интернет – и что такого вообще не следовало бы допускать в глобальной Сети. Что это ловушка для ни в чем не повинных мужчин. Очень скоро он к этому делу пристрастился и уже ничего не мог с собой поделать. «Это самая настоящая медицинская зависимость, Джинни, – аддикция называется», – уверял он. Однако порнографию с детьми Глен никогда не смотрел. Якобы те ужасные снимки просто каким-то образом попали в его компьютер – «внедрились вроде вируса».

Я больше не хотела об этом даже думать, не в силах спокойно разложить все в голове по полочкам. Как вообще связаны мой Глен и тот мужчина, о котором говорили полицейские?

Мне искренне хотелось верить мужу. Я любила Глена – он был моим миром, моей жизнью. Я принадлежала ему, говорил он. Точнее, мы оба принадлежали друг другу.

И вот во мне стала разрастаться мысль о том, что во всем виновата я сама: что именно я подтолкнула его к тому, чтобы смотреть те жуткие снимки, – и это мигом вытеснило из головы разные вопросы насчет Глена. Конечно, я и понятия не имела об этой его «аддикции», пока в Светлое воскресенье к нам на порог снова не заявились полицейские. Тогда уже поздно было что-либо обсуждать или делать.

Я должна была просто хранить его секреты, равно как и свои.