Живущий в ночи - Дин Кунц Страница 35

Двигаясь боком по коридору и поворачивая голову из стороны в сторону, я не производил ни звука. Но и никто другой – тоже.

Вторая дверь слева была чуточку приоткрыта, и через узкую щелку лился рассеянный свет. Я толкнул дверь стволом пистолета, и она открылась.

Спальня хозяйки. Уютная, с аккуратно заправленной постелью. На ручке простого стула висела яркая афганская вышивка, на скамеечке для ног лежала сложенная газета. На комоде, тускло поблескивая, выстроились в ряд старинные бутылочки из-под духов.

Один из светильников у изголовья кровати горел, но лампочка была слабенькой, да к тому же матовый плафон делал ее неопасной для меня.

Анджелы нигде не было видно.

Дверца стенного шкафа открыта. Может быть, Анджела поднялась наверх для того, чтобы забрать что-нибудь отсюда? Однако в шкафу висела лишь одежда да стояли коробки с обувью.

Дверь, которая вела из спальни в ванную, была чуть приоткрыта, свет там не горел. Если внутри кто-нибудь притаился, я, стоя в освещенной комнате, представлял для него отличную мишень.

Наведя «глок» на темное отверстие между дверью и притолокой, я с предельной осторожностью приблизился к ванной. От моего толчка дверь легко отворилась.

Я уже собрался перешагнуть порог, но меня остановил запах.

Поскольку свет ночника не мог рассеять темноту в ванной, я вытащил из кармана свой миниатюрный фонарик. Его луч осветил красную лужу, расплывшуюся на белом кафельном полу. Стены также были забрызганы кровью.

Анджела Ферриман распласталась на полу, бессильно упав головой на край унитаза. Глаза ее были широко раскрыты, лицо – мертвенно-бледно, тело – безвольное, словно у мертвой чайки, которую я однажды нашел на берегу.

С первого взгляда я увидел, что у нее перерезано горло. Причем выглядело это так, будто убийца перерезал его в несколько приемов с помощью тупого зазубренного ножа. Я был не в силах смотреть на нее пристально и долго.

Однако пахло не только кровью. В тот момент, когда ее убивали, Анджела, видимо, непроизвольно испражнилась, и теперь тяжелое зловоние окутывало меня удушающим облаком.

Я посмотрел вправо: оконная створка распахнута.

Это было не маленькое окошко, какие обычно можно встретить в ванной комнате, а настоящее окно – достаточно большое, чтобы через него мог ретироваться убийца, с ног до головы покрытый кровью своей жертвы.

Но возможно, окно оставила открытым сама Анджела, и именно через него преступник проник в дом.

Прямо под окном располагался козырек крыльца.

Убийца мог проникнуть в дом этим путем и им же ретироваться.

Орсон не лаял. Но ведь окно располагалось на фасаде, а пса я оставил на заднем дворе.

Руки Анджелы лежали вдоль тела, их кисти были полностью скрыты размотавшимися рукавами свитера.

Она выглядела двенадцатилетней девочкой.

На протяжении всей своей жизни она отдавала себя другим людям. Теперь кто-то неизвестный, растоптав ее самопожертвование, окончательно забрал все, что от нее оставалось.

Мучительно содрогаясь всем телом, я отвернулся.

Я не испытывал вины за этот ужасный конец Анджелы. Я не приставал к ней с расспросами. Она сама позвала меня, сняв трубку автомобильного телефона и пригласив к себе. И тогда некто решил, что она должна умолкнуть – как можно скорее и навсегда. Возможно, неизвестные заговорщики сочли, что депрессия Анджелы представляет для них угрозу? Ведь она бросила любимую работу в больнице, считала, что ей не имеет смысла жить. И еще – была страшно напугана тем, что «превращается», что бы это ни означало. Этой женщине уже нечего было терять, и поэтому ее стало невозможно контролировать. Анджелу убили бы даже в том случае, если бы я не откликнулся на ее приглашение.

И все же, несмотря на доводы разума, мое сердце ледяными волнами обжигало ощущение огромной вины. Я задыхался.

Подобно жирному скользкому червю по моим внутренностям поползла непреодолимая тошнота. Поднимаясь все выше, этот червь вполз в мою глотку, а оттуда – в рот. Согнувшись в три погибели, я выблевал его на пол.

Мне нужно было как можно скорее убираться отсюда, и в то же время я не мог двинуться с места. Я был раздавлен страхом и чувством вины.

Под тяжестью оружия моя правая рука плетью висела вдоль тела. Фонарик, судорожно зажатый в левой, выписывал причудливые узоры на стене. Мысли в моей голове шевелились тупо и безвольно, словно комки морских водорослей в грязи раннего прилива.

На ближайшей ко мне тумбочке возле кровати внезапно зазвонил телефон.

Я не тронулся с места. Я испытывал необъяснимую уверенность в том, что на другом конце провода – тот самый неизвестный, который незадолго до этого звонил мне и дышал в трубку. Мне было страшно, что с помощью своего собачьего чутья он похитит какую-то частицу меня, будто мою душу с помощью некоего магического пылесоса можно было засосать прямо через телефонную линию. Я больше не хотел слышать это низкое, невнятное, бессмысленное мычание, напоминающее шорох ползущей змеи.

Наконец телефон умолк, но его пронзительное дребезжание прочистило мне мозги. Я выключил фонарик, поднял руку с пистолетом и в ту же секунду осознал, что кто-то включил свет в вестибюле второго этажа.

Поскольку минутой раньше я видел перепачканное кровью открытое окно, я решил, что убийца убрался восвояси. Оказывается, я ошибался. Неизвестный по-прежнему оставался в доме и теперь находился между мной и лестницей, отрезав мне путь на первый этаж.

Преступник вряд ли бежал через спальню, поскольку в этом случае путь его отступления был бы отмечен кровавым следом на кремового цвета ковре. Однако для чего ему было вылезать через окно, чтобы тут же вернуться через входную дверь?

Возможно, улизнув из дома, убийца затем передумал и, решив, что не должен оставлять свидетеля в моем лице, вернулся? Но зачем в таком случае ему включать свет, выдавая тем самым свое присутствие?

Было бы логичнее, если бы он попытался застать меня врасплох.

Щурясь от света, я осторожно вышел из спальни.

Коридор второго этажа был пуст.

Когда я поднимался по лестнице, три двери, выходящие сюда, были плотно закрыты. Теперь они стояли нараспашку, а комнаты заливал яркий свет – мой самый главный враг.