День, когда мы будем вместе - Юрий Никитин Страница 34

Один раз меня навестил Антип. Он принес CD с записью выступления Коулмена Хокинса и Роя Элдриджа в чикагском «Оперном доме» (Opera House) в 1957 году, где им подыгрывали помимо прочих Стэн Гете, Оскар Питерсон и Лестер Янг. Несколько дней назад я пожалел, что в его коллекции нет этого диска, и на тебе – он его раздобыл и, скромно потупив взор, молча вручил мне. Я сейчас же поставил диск на антиповский же проигрыватель, посчитав, что заслужил небольшой перерыв.

Антип, увидев мольберт, спросил, можно ли взглянуть на картину, и я ответил: герою, совершившему подвиг, можно все, хотя смотреть там пока особо нечего. Он осторожно приблизился к холсту, постоял, откинув голову, затем отошел чуть в сторону, прищурился и поинтересовался, как будет называться картина?

– А г н е ц б о ж и й, – ответил я.

– Но она здесь выглядит иначе, чем на фотографии и на вашей прежней картине, – констатировал он. Этот скорбный взгляд – вы видели его у нее или сами нафантазировали?

– Видел, – соврал я. – Однажды она задумалась, вот тогда у нее и был такой взгляд – какую-то долю секунды.

В этот момент Хокинс и Элдридж исполняли «Time in my hands», и я вообразил, как было бы здорово, коли время действительно могло быть в чьих-то руках – например, в моих…

– Да, сказал Антип, – шлепнув себя по лбу, – чуть не забыл – профессор Перчатников вчера говорил с индусом и пригласил их на вторник. Они прилетят в полдень.

– Ну, Антиб-б Илларионович, мне тут с вами скоро не рассчитаться, – восхищенно произнес я. – И что – Перчатников сразу согласился?

– Нет, сказал Антип, – почесав нос. – Пришлось с ним поработать.

Я достал бутылку, хотя зарекся пить в те дни, пока писал, и мы приняли по дозе, более приличествовавшей двум монашкам, пригубившим малую толику перед отходом ко сну. Антип сидел как на иголках: вставал, подходил к холсту, топтался перед ним какое-то время и снова садился, несколько раз порывался что-то сказать, но в последний момент откладывал сообщение… Я спросил, не беспокоит ли его что-нибудь, и он тогда только решился. Беспокоит, подтвердил он. Ваша встреча с индусом беспокоит. То есть, не только с самим индусом, а с его женой.

– Вы понимаете, насколько деликатно вам придется вести себя? Профессор представит вас им, как своего коллегу… ну, он объяснит все завтра сам.

– Вы хотите сказать, что я буду исполнять в этой сцене у фонтана роль профессора-психоаналитика?

– Да, – кивнул Антип, проигнорировав мою иронию, – насколько я понял, в вашей роли не больше десятка слов, но вам придется выучить их наизусть. Особенно те места, где вы молчите, – не преминул он ответить мне колкостью.

После его ухода я, увы, не смог продолжить работу. Относясь не очень серьезно к перспективе встречи с в о з в р а щ е н к о й, как попросту назвал ее Антип, я пребывал в некотором смятении духа. Скепсиса теперь во мне поубавилось, да веры покуда не прибыло, но через три дня я должен буду либо поверить и м, либо лишить Агнешку хотя бы призрачного шанса.

Не сказав никому ничего, я поехал в Варну, но, не доехав до центра, попросил таксиста остановиться у дельфинариума. Дельфины здесь были ни при чем – мне хотелось прогуляться по приморскому парку.

Надо признать, он меня восхитил. Я бывал во многих известных парках – и в Одессе, и в Барселоне, и в Париже, и в Нью-Йорке, но нигде не ощущал такой гармонии между человеком и природой, нигде не встречал такой образцовой простоты, нигде не дышал так свободно и легко.

Примерно через полчаса неспешного шага я был в центре, и понятия не имел, куда вели меня ноги. Как вскоре оказалось, путь они избрали правильный: я вышел к храму. Это был кафедральный собор, построенный в византийском стиле века полтора назад. Я перекрестился и вошел. На входе в зал стоял священник в полном облачении и благословлял прихожан, помазывая при этом елеем. Я тоже подошел к нему, поздоровался по-болгарски («Добре ден!»), назвался, он внимательно посмотрел на меня, спросил: «Россия? Хорошо…», благословил, помазал, улыбнулся… И мне вдруг захотелось поговорить с ним, посоветоваться, но позади меня стояли люди, и я, поклонившись, отошел, положив на поднос для пожертвований купюру в сто евро.

Купив затем свечи, я поначалу растерялся, не поняв, куда их ставить, и только потом заметил специальные ниши на внутренних краях здания. Свечи втыкали в толщу соли, и они стояли, мерцая мягким светом, в растворе из воды и воска.

Все внутри меня кричало: попроси Господа помочь тебе с Агнешкой, но едва я начал осенять себя крестным знамением, как почувствовал, что не смогу обратиться с т а к о й просьбой, и попросил благословения.

Уже на выходе ко мне подошел знакомый священник. Звали его отец Георгий, и он, взяв меня под руку, увлек в сторону.

– Мне кажется, у вас какие-то проблемы, – полуутвердительно сказал он, испытующе глядя мне в глаза.

Я хотел отнекаться, но в последний момент передумал.

– Скажите, батюшка, – спросил я, – то, что Иисус воскрешал из мертвых – это ведь не просто красивая сказка?

Он помолчал, потеребил слегка свою чернобурую бороду, и тихо произнес, касаясь моей руки:

– Вы хотели, чтобы кто-то воскрес из близких вам людей?

– Да! – вырвалось невольно у меня. – То есть, нет – просто мне в принципе важно знать, правда это или воодушевляющий вымысел?

– Вы верите в Бога?

– Верю.

– Тогда такой вопрос у вас не должен был возникнуть, – сказал он строго. – А если возник, то, значит, появились какие-то сомнения в вашей вере.

– У меня не в вере сомнения – в людях, – объяснился с запалом я. – Иисус ведь и сам был воскрешен Отцом Небесным, но под силу ли та к о е людям?

– Это ересь, брат мой, – сказал, слегка улыбнувшись, отец Георгий. – Людям такое не дано.

– А наука? Нанотехнологии? Биоинженерия? Параллельные миры? – не унимался я.

– Я не могу рассуждать на тему того, чего не знаю, – сказал он. – Передавайте привет России. Я учился там когда-то. И молитесь, молитесь почаще. Да благословит вас Господь!

Уходя из храма, я ощущал на спине его взгляд, и готов был побиться об заклад, что этот взгляд был сочувственно – недоумевающим…

После посещения собора я как-то по-новому посмотрел на холст, точнее, на то, что там проявилось. Скорбящее выражения лица Агнешки, подмеченное немедленно Антипом, я полагал теперь единственно уместным. Собственно, это было материализовавшееся предчувствие скорой беды. Интересно, подумал я, если не останавливать себя, то куда можно придти в своих домыслах? Ведь, не видел я никакого скорбного выражения на лице Агнешки, но будучи художником (не маляром?), действительно его домыслил. Я упорно старался создать с в о ю Агнешку, и если я в этом преуспею, то будет ли она доводиться хотя бы сестрой той, настоящей? Этот вопрос примирял меня с Перчатниковым и Антипом. И даже с их московским гомиком, который, не став гением, влез со свиным рылом в калашный ряд.