Вилла Пратьяхара - Катерина Кириченко Страница 34

— Полиция очень просит разрешения немного поговорить с вами, если вы, разумеется, не возражаете, — Лучано мнет салфетку в руках, глядя на нас с надеждой. Отказывать в чем-либо тайскому следствию ему не хочется, хотя шумиха вокруг убийства, вытаптывающие газон коротконогие полицейские и допросы гостей — плохая реклама для отеля.

Я опять киваю, но полицейский по-армейски разворачивается на каблуках к Ингрид и, почему-то игнорируя меня, грубо приказывает ей одной:

— Тогда — вы! Пройти со мной!

Мое колено под ладонью Ингрид мгновенно становится влажным. Отвернувшись от тайца, она неожиданно визгливо обращается к Лучано:

— Почему я?! Мы были с ней вместе! Почему я одна должна? Он груб, и вообще… я… я не понимаю его английский!

Лицо оскорбленного тайца немедленно наливается кровью.

— Именем короля!

Люди замирают за своими столиками, и даже француз слегка наклоняет голову, прислушиваясь к начинающемуся скандалу.

— Я вас умоляю. Не здесь… Отойдемте на кухню, пожалуйста! — морщится Лучано и молитвенно складывает ладони у груди, но очень подозрительно неожиданно впавшая в панику шведка отрицательно машет головой:

— Я никуда без нее не пойду! Мы вместе нашли тело! Она моя подруга. И… и адвокат!

— Я — адвокат?! — удивляюсь я.

Теперь уже все подозревают Ингрид. В конце концов, она оказалась на месте преступления первая, и нормального объяснения, что она делала на крошечном пятачке между забором и задней стеной писательского бунгало, нет. Старушка, кажется, понимает это, и еще крепче вцепляется в мою ногу.

— Да, ты! Ты же говорила, ты просто забыла! Ты адвокат!

— Но я…

— Пожалуйста, не здесь, — стонет Лучано.

— Именем короля, вы немедленно идти со мной!

— Я не пойду! Они дикие! Я не буду подписывать никаких показаний на тайском! Я фильм смотрела, и там тоже был допрос, принесли показания, на тайском, и…

— Ингрид, я тоже его смотрела. Там все было по-другому… Не надо так волноваться. Вам вредно. Вас никто ни в чем не подозревает…

— Следствие ничего не знать, следствие подозревать сейчас абсолютно всех!

— О, боже!.. Вы слышали этого идиота?! Он меня подозревает! Да я…

— Ингрид, он же сказал всех, а не вас лично!

— Нам следует все-таки отойти отсюда на кухню! Не здесь же… Я умоляю…

— Я быть вынужден вас арестовать, если вы не идти со мной немедленно! Вы мешать королевскому следствию!

— Арестовать?! О-о-о…

За поднявшейся суетой и нарастающими стонами и криками никто не замечает возникшего за спиной полицейского француза, пока его ясный и спокойный голос не вмешивается в разговор:

— Спокойно! Я — адвокат. Я пойду с ней.

Делегация медленно двигается в сторону хозяйственных помещений. Я устало прикрываю глаза рукой и мне видны только удаляющиеся ноги: семенящие шажки тайских дешевых черных ботинок на стоптанной резиновой подошве; шаркающие неуверенные шаги начищенных узконосых ботинок итальянца; испуганное переступание раздавленных жизнью и избыточным весом, в костяных артритных наростах старушачьих ног в белых полотняных сандалиях; и, наконец, ровная уверенная поступь античных босоногих ступней адвоката, на большом пальце которого болтается, отклеившись, грязноватая полоска лейкопластыря.

Ничего не скажешь, великолепное шествие! «Встать, суд идет!» возникает откуда-то у меня в голове и, воспользовавшись тем, что на меня никто не смотрит, я тихонечко выскальзываю из-за стола и быстро удаляюсь в сторону своей «Виллы». Если я понадоблюсь для допроса, они знают, где меня найти. По крайней мере, я успею за это время спокойно принять ледяной душ.

Солнце сегодня шпарит просто неимоверно! Интересно, дождей в Тайланде вообще что ли не бывает? Ну или хотя бы туч?

Удивительно, но прошло почти полдня, а за мной так никто и не пришел. Может быть, Ингрид сама приложила дубиной по голове писателя и теперь во всем созналась? Черт их разберет, этих вегетативных европейских старушек! Почему иначе она так неожиданно занервничала перед допросом? Хотя, разумеется, это мой послеполуденный тропический бред! Зачем старушке убивать соседа? Ну, разве что, она — рьяная воинствующая антисемитка, что, в принципе, крайне маловероятно.

Я еще немного прогулялась по каменистой площадке перед домом, выкурила парочку невкусных на жаре сигарет, проверила самочувствие карпов в моем прудике, оборвала засохшие листья с растений в кадках и бесцельно повисела в гамаке, наблюдая мирно проплывающие своей дорогой облака. Правильного места мне не находилось, а состояние и вообще было тревожное, какое всегда бывает в ожидании запаздывающих новостей. Можно, конечно, спуститься к людям, добрести до Лучано и за чашечкой ароматного кофе вызнать, что там у них происходит, но вместо этого я надеваю старые джинсы, панаму, собираю в рюкзак питьевую воду, крем для загара и полотенце, зачем-то кидаю туда же роман Агаты Кристи, и выдвигаюсь в противоположную сторону: на найденный мной вчера маленький каменистый пляж.

Чистого хода туда оказывается не больше двадцати минут. Ловко перепрыгивая с камня на камень и даже толком не устав, я вскоре выхожу на площадку перед подвесным мостом. Над ним, по словам француза, где-то чуть выше, расщелина постепенно сужается, срастаясь краями, и, если продраться мимо колючего кустарника, то можно попасть на ту сторону, где вниз по тропке, притаился заветный пляж.

Поднявшись вдоль расщелины, я подлезаю под нависшим куском гранита и с удивлением обнаруживаю, что весь кустарник, ради которого я притащилась сюда по жуткой жаре в толстенных и врезающихся в тело джинсах, начисто вырублен. У моих щиколоток беззлобно щерятся лишь свежеобрезанные стебли, вернее то, что от них осталось. Дотронувшись до среза пальцем, я прихожу к выводу, что произошедшую операцию можно датировать никак не ранее, чем сегодняшним полуднем. Насторожившись, с участившимся сердцебиением, я осторожно перешагиваю разлом в камне — все, что осталось здесь от пропасти — и спускаюсь в уютно пристроившуюся между скалами бухту, где, разумеется, (и у меня хватит наглости утверждать, что я не догадывалась об этом?) меня ждет ироничный взгляд француза.

— Я думал, ты уже не придешь.

В моей голове за секунду проносятся все обрывочные сценки, накопившиеся за последний месяц: черный силуэт француза на предзакатных камнях, загорелое тело, прыгающее вдали по скалам в полдень, необорачивающийся, строгий, почти неприступный горбоносый профиль за дальним столиком у Лучано… и я внезапно осознаю, что, кажется, как-то вкрадчиво, незаметно для себя, уже давно влюблена в эти длинные руки и ноги, вьющиеся каштановые волосы, искрящиеся, слегка подтрунивающие живые черные глаза и кривой, изящный, со скрытой горчинкой излом матовых коричневатых губ. От распластавшегося на камнях тела мне мерещится терпкий запах черного шоколада (82 % какао, без добавления сахара).