Пособник - Иэн Бэнкс Страница 34

Она стонет, сотрясаясь в оргазме; мне кажется, что во второй раз мне не кончить, но вот дохожу и я.

Мы без сил падаем на кровать, дыша в унисон. Отстраняюсь от нее. Чувствуется слабый запах говна. Я расстегиваю наручники и ложусь, обнимая ее. Она стягивает лыжную шапочку с моей головы.

— А где твои туфли? — шепчет она спустя некоторое время.

— На кухне, — отвечаю я. — Они все в грязи. Не хотел наследить.

Она тихо смеется в темноте.

— Но я вовсе не потеряла головы, — говорит она, намыливая мне спину и плечи и стараясь перекричать шум льющейся воды. — Мне было достаточно назвать тебя по имени, и все на этом бы кончилось. Мы так с тобой договорились. Я тебе верю.

— Какая разница? — спрашиваю я, стараясь увидеть ее через свое плечо. — Любой, кто это увидел бы, тут же решил бы, что я — насильник, а тебя насилуют.

— Но мы-то знали, что это не так.

— Неужели в этом все дело? Я хочу сказать — в том, что ты думаешь? А если бы это был настоящий насильник?

— А что было бы, если бы ты перепутал дом?

— Я сверил обстановку.

— А ты так и остался самим собой, ты двигался, как ты, разговаривал, как ты, и запах был твой.

— Но…

— Знаешь, мне понравилось, — говорит она, намыливая мне поясницу и ягодицы, — Не скажу, что хочу повторить это еще раз, но пережить такое было очень интересно. А ты? Что ты при этом чувствовал?

— От страха чуть не обосрался… я был уверен, что не смогу довести это до конца, именно уверен, в особенности еще и потому, что у меня не прошло вчерашнее — как меня мордой в грязь, а потом… потом начал возбуждаться, наверное, когда… когда почувствовал, что ты возбудилась.

— Ага. И не раньше.

— Нет!

— Нет.

— Я хочу сказать, что мне долго было просто жутко; я чувствовал себя настоящим насильником.

— Но ты им не был. — Она проводит рукой между моих ягодиц, потом намыливает мои бедра и ниже. — Ты делал то, что я видела в своих фантазиях.

— Вот здорово. Значит, этот старый хер Джеймисон был прав и все женщины действительно тайно мечтают, чтобы их изнасиловали.

Ивонна хлопает меня по икрам:

— Не говори глупостей. Никто не хочет, чтобы их насиловали, просто у некоторых бывают фантазии на эту тему. Не терять голову — это тебе не какая-нибудь мелочь, Камерон… Если знаешь, что это кто-то, кому ты доверяешь, это не ерунда, это все.

— Хмм, — говорю я; меня ее аргументы не убеждают.

— Мужчины типа Джеймисона ненавидят женщин, Камерон. А может, они просто ненавидят женщин, которые не испытывают священного трепета перед мужчинами, женщин, которые отказываются им подчиняться. — Она скользит руками по моим ногам вверх, заводит пальцы мне между ягодицами и дотрагивается до моего ануса, отчего меня всего пронизывает дрожь, затем ее руки снова спускаются по моим ногам. — Может, таким мужчинам самим бы надо пройти через это, — говорит она. — Нападение, изнасилование. Интересно, как бы им это понравилось.

— Ага, — соглашаюсь я, и меня внезапно, несмотря на жару в ванной, пробирает дрожь, потому что мы затрагиваем очень щекотливую тему. — Все эти их парики, подвязки, забавные мантии. Они как бы сами напрашиваются, да? Ты меня понимаешь? — В горло мне попадает пар, и я кашляю.

Я спрашиваю себя — стоит ли рассказывать ей о полиции и о «нападении» (что бы там это ни означало) на отставного судью Джеймисона. После пьянки с Элом я уже не испытываю прежней потребности излить перед кем-нибудь душу и теперь не могу решить — нужно ли впутывать в это дело Ивонну.

Она моет мне ноги.

— А может, — говорит она, — Грир, Дворкин, Пиклс, Джеймисон и иже с ними правы: все мужчины действительно насильники, [47]а все женщины мечтают, чтобы их изнасиловали.

— Ерунда.

— Ну-ну.

— Но мне все равно не понравилось чувствовать себя насильником.

— Больше мы так не будем.

— И меня по-прежнему беспокоит мысль, что тебе все же этого захотелось.

Какое-то время она хранит молчание, затем говорит:

— На днях, — теперь она, стоя сзади, намыливает мои ноги спереди, — когда ты просидел все «Эльдорадо» в не очень удобной позе, ты же получал кайф, разве нет?

Она скользит руками вверх и вниз по моим бедрам.

— Ну… в известной степени, — уступаю я.

— А вот если бы это с тобой делал кто-то другой… — говорит она так тихо, что я почти не слышу ее за шумом воды. Теперь она намыливает мне мошонку, нежно прощупывая ее, массируя. — Кто-то, кого ты не знаешь, мужчина или женщина, связали бы тебя и оставили беспомощным в таком месте, где кричать бесполезно, а под кроватью лежал бы большой острый нож… что бы ты тогда чувствовал?

Она встает и трется своим телом о мое, поглаживая мой все еще безвольный елдак. Я смотрю сквозь пар и струйки воды, бегущие по стеклянной стенке кабины.

Взираю на тускловато освещенную ванную и спрашиваю себя, что бы я стал делать, появись здесь сейчас Уильям с дорожной сумкой в руке, а на лице выражение: сюрприз, детка, я вернулся!

— Оцепенел бы, — признаю я. — От ужаса встал бы как вкопанный. Точнее, обмяк.

Она ласкает мой елдак. Он никак не хочет подниматься, мне в это даже поверить трудно, да и не хочется вроде, потому что я опустошен, все тело ноет, но в конце концов он реагирует — начинает набухать, твердеть и подниматься в ее настойчивых намыленных пальцах.

Она кладет подбородок мне на плечо, ее острые ногти касаются моей шеи.

— Повернись-ка ко мне, гуляка, — шепчет она.

— Ооо, ах, ха, черт.

После часового сна Ивонна меня будит и говорит, что пора сматываться. Я отворачиваюсь и делаю вид, что продолжаю спать, но она стаскивает с меня пуховое одеяло и включает свет. Приходится натягивать на себя пропотевшую, грязную одежонку и тащиться на кухню; я ворчу, а она готовит мне кофе, я брюзжу, что у меня промокли ботинки, и Ивонна достает свежую пару носков Уильяма, я их надеваю, пью кофе, канючу, что она никогда мне не позволяет провести здесь ночь, говорю, что мне ужасно хочется хотя бы раз проснуться здесь утром и приятненько, культурненько позавтракать с ней, сидя на залитом солнцем балконе спальни, но она усаживает меня и зашнуровывает ботинки, потом отбирает у меня чашку, выпроваживает через задние двери и говорит, что у меня есть две минуты до того, как она включит сигнализацию и поставит инфракрасные датчики в режим ожидания, поэтому мне приходится уходить тем же путем, каким пришел, — через стену, по рощице и вниз к ручью, где я зачерпываю ледяную воду обеими туфлями и падаю, поднимаясь на противоположный берег, весь извозившись, и в буквальном смысле продираюсь сквозь кусты, царапаю щеку и разрываю водолазку, а затем под проливным дождем по грязи трусцой шкандыбаю через поле, наконец добираюсь до машины и начинаю паниковать, потому что мне никак не найти ключи, потом вспоминаю, что я для вящей надежности сунул их в задний застегивающийся карман джинсов, а не в боковой, как обычно, затем приходится подкладывать засохшие ветки под передние колеса, потому что эта долбаная машина буксует, наконец я трогаюсь и мчусь домой, и даже уличного света хватает, чтоб разглядеть, какая грязища остается на светлой обивке сиденья.