Синдром - Джон Кейз Страница 34

Дюран ощутил напряжение в воздухе за миг до того, как раздался звонок, и подумал: «Телефон». Затем аппарат зазвонил – и доктор вздрогнул, сам того не ожидая. Хлопнув по кнопке «mute» на пульте – «немой просмотр», он поднял трубку.

– Мистер Дюран?

Голос принадлежал женщине, вежливый, официальный. Наверное, опять что-нибудь продают, хотя держит дистанцию – вряд ли.

– Да?

– Это Эйдриен Коуп.

«А– а… – Дюран сник и подумал: – Эта женщина себя не контролирует, не принимай близко к сердцу», – а сам ответил:

– Добрый день. – И затем, после короткой паузы: – Чем могу быть полезен?

– Я бы хотела зайти и поговорить, если не откажете в любезности.

В любезности? Он вспомнил, как эта фурия ворвалась в квартиру и раскричалась, когда де Гроот сидел в соседней комнате. «Ах ты, подлец! Ты ее убил!»

– Не знаю, – сказал Дюран. – Не думаю, что это хорошая мысль.

– Я всего на несколько минут, – пообещала та. – Мне бы хотелось поговорить о Никки.

Доктор внутренне содрогнулся.

– Просто не уверен, что мы чего-нибудь этим добьемся.

– Прошу вас. Я ненадолго, мне правда станет легче.

Психиатр задумался, тишина становилась напряженной. Может, она хочет извиниться за свое поведение или расспросить его о проблемах сестры? Если они переговорят, возможно, ее душевная рана заживет. «Тем, кто потерял близкого человека, – подумал Дюран, – всегда тяжело. Они склонны обвинять в трагедии себя и нуждаются в утешении».

– Всего на пару минут, – настаивала собеседница.

Врач тяжело вздохнул:

– Приходите.

– Замечательно. Когда вам удобнее? – Голос вновь звучал официально, с профессиональной деловитостью.

– Сейчас взгляну, – ответил Дюран и открыл ежедневник, где записывал время сеансов с клиентами. – Можно встретиться завтра днем. В два часа вас устроит?

В тот вечер он заказал на ужин пиццу с четырьмя видами сыра и артишоками, собираясь съесть ее во время документального фильма телесети Пи-би-эс о кубке Америки по парусному спорту.

Просматривая программу, Дюран чувствовал почти физическую общность с командой; он пригнул голову, когда парусник достиг буя и начал разворачиваться. Движения команды казались впечатляюще быстрыми и плавными на судне, которое так резко кренилось, что вода заливала корму.

Пицца лежала на тарелке нетронутой – регата захватила все внимание Дюрана. Брызги пены вздымались под выступающим носом судна, хлопали вялые паруса и тут же натягивались, когда яхта ловила ветер. Джеффа пронзило столь страстное желание быть там, что он не смог бы вымолвить ни слова, если бы с ним заговорили. Его наполняло какое-то особое чувство. К своему удивлению, психотерапевт обнаружил, что повторяет движения матросов, как бы предугадывая их. «Как собака, которая бегает во сне», – подумал он.

«Откуда берется столь странное чувство?» – удивлялся Джеффри. Все было так знакомо: плеск и журчание воды, движения команды, канаты, паруса, привкус соли и искристое небо. Дюран в точности знал, что делает команда и что сделает в следующий момент до того, как это на самом деле происходило. Он предвидел каждое перемещение галса, точный момент, когда менялась инерция корпуса, ветер наполнял паруса, и яхта бросалась вперед.

Джеффри не мог припомнить, чтобы он хоть раз ходил под парусом и, несмотря на это, ощущал себя бывалым матросом: информация хранилась в мозгу, как на жестком диске компьютера, и ошибка исключалась. Однако ничего конкретного он вспомнить не мог. Когда Дюран пытался выудить из памяти хоть единственный миг, проведенный в море, его разум сковывало так же крепко, как море держит корабль, поймавший ветер. Паруса натягивались, и лодка успокаивалась, плывя по ветру.

«Так и я, – думал Дюран. – Моя голова в кандалах». В такие минуты он вспоминал – то ли в шутку, то ли всерьез – о реинкарнации. Откуда, как не из прошлой жизни, пришли к нему навыки управления судном? «Переселение душ объяснило бы многое, – размышлял Дюран, – но не такое». Действительно, объяснить жизнь после смерти легко. Труднее дать ответ на незамысловатый, но опустошающий вопрос, который психиатр беспрестанно задавал себе: «Как случилось, что я так одинок на свете? Почему я даже не могу вспомнить – управлял ли яхтой и каково было в объятиях матери? Я словно черновой набросок самого себя…»