Баланс белого - Елена Мордовина Страница 33

Трамвай был каким-то прозрачным, ехал по вершинам холмов, и видно было небо. Я вышла через несколько остановок и попала в часть города, окружающую вокзал. Каменные заборы каких-то заводов, трубы, глухие улицы. Я пошла по туннельной улице налево, и вдруг открылся вид с холма. Мост. Где-то западнее пролегала железная дорога, но мне хотелось держаться подальше от железных дорог и вокзалов — это все грязь, смерть, нищие, улогие, с язвами, поднимают окурки с плиток, спят на картоне прямо на полу, при выходе на перрон. Длинные тени, увитые плющом красные каменные ограды, мост, под ним — кусты, заросли, частные дома, внизу у моста стоят два гражданина и мирно о чем-то беседуют, один угощает другого сигаретами. Они меня не замечают. Я тяжело спускаюсь с моста.

У заводского забора — остановка пригородного автобуса.

Ботинки натерли ноги. Я достала кружку, пакет вишневого «Инвайта» и развела порошок. Гуляли гуси вдоль заводского забора, мальчик стегал кнутом сестренку на пыльной улице. Свернул грузовик, полный синих газовых баллонов.

Я пошла дальше через пустыри, стало заметно темнее. На фоне темного неба вырисовался костел, мрачный, как средневековый замок. На табличке было написано, что это костел святой Барбары, и указано время свершения таинств. Костел казался заброшенным и безжизненным.

Меня крайне удивило, что ворота в такой поздний час были не заперты, и я смело направилась к костелу, надеясь найти себе место для ночлега на одной из скамеек. Вдоль всей стены, окружавшей костел, тянулся красивейший цветник, до самого домика священника. Я с восхищением рассматривала огромные розы самых разнообразных окрасок: от карминно-красной до нежно-бордовой и золотой. Цветки уже закрывались к ночи, но дурманящий запах, казалось, достигал самых шпилей костела, растворяясь в вечернем воздухе. Оставаться на ночь там все-таки не хотелось.

Потом был обелиск над братской могилой. Улица называлась Ленинградской.

Дом с пустыми глазницами оконных проемов — сквозь них видны ребра балок, через балки перекручен несколько раз длинный провод, на котором качается разбитая лампа, косоугольно опавшие оконные рамы. Ложбина, городские пустыри, двухэтажный заколоченный дом на краю пустыря.

Мне вдруг стало очень страшно.

На следующей остановке я решила сесть в автобус.

Подъехал ПАЗ, такой древний, с овальным задним окном. На заднем сидении — человек с обмотанной бинтами рукой. Высокая властная татарка с щучьей челюстью. Развязные парни пытались приставать к девицам, те были жестоко пьяны, понимали это и жались в угол, кутаясь друг в друга. Между тем инстинкт подсказывал им необходимость общения с этими парнями, губы их были выкрашены неровно, кофты скатались шариками после многих стирок, глаза дикие и запуганные, но они первыми были готовы напасть.

Люди постепенно покидали автобус, я уже понимала, что приближается конечная станция. Девицы косились на меня и о чем-то перешептывались. Местность была глухая. Дорога шла круто вверх, автобус остановился — это оказалась конечная станция.

Стоять там не хотелось. Идти тоже было тяжело. Вскоре меня подобрал грузовик. Они везли доски на какую-то стройку, сказали, что подбросят километров на пятнадцать.

Когда доехали до стройки, попросили подождать, потом еще должны были немного проехать.

Строители сваливали доски во дворе котельной, возле клумбы с цветками календулы. Я выпрыгнула из грузовика и ждала их, сидя на теплой трубе, обмотанной рубероидом. «Люди делятся на две категории» — вспомнилось мне.

Меня разморило, но я еще была в состоянии оглядеть окрестности. На двери котельной значилось, что именно за этой дверью начинается нирвана. А может быть, эта надпись говорила о том, что находится вокруг. Во всяком случае, прочитав эту надпись, я потеряла всякие сомнения касательно того, где я нахожусь.

Итак, что же представляет собой нирвана? Кроме старой котельной, которую сейчас подновляли, в нирване есть еще одна котельная — недостроенная — в которой гуляет ветер, шевеля полынь и скипетры коровяка, из которого медленно выходят подростки с красными глазами, сквозь верхние этажи которой проплывают облака… короче, котельная, на которую в нирване не хватило денег. В нирване также имеется больница, немецкий фургон с печеньем, минеральной водой и гигиеническими тампонами, маленькая синяя церквушка, при которой раньше помещался женский монастырь, из которого (как мне рассказал водитель) был даже прорыт подземный ход в монастырь мужской, а по ту сторону дороги — сгоревшая ветлечебница и придорожное кафе.

В котловане с грязной жижей плавали дохлые крысы.

— Поехали!

Меня высадили из грузовика, когда уже почти стемнело.

Это была окраина какого-то поселка. Скучная череда оптовых складов и заброшенных красных фабрик из закопченного кирпича. Винный магазинчик под красной черепичной крышей, мощеные крупным булыжником откаты и залитое солнцем футбольное поле, на котором мальчики играли в футбол. Женщина отвязывала коз, гремевших короткими цепями. Лохматые клочковатые козьи бока вздрагивали, когда мимо пробегали игроки, козы дико вопили и стонали, оглядываясь в сторону обрубленных липовых стволов, за которыми виднелись двухэтажные желтые домики, а дальше — озера и лесистые холмы.

Я услышала издалека, как репродуктор атаковал в ночи. Небо как-то необычно освещалось. Я поняла, что здесь намечалась дискотека.

Ночь свального греха организовывалась на огромной площадке между трассой и озером, откуда-то ближе к озеру орали мегафоны, разглашая программу на ночь, а ближе к дороге горел кострище, величиной, чтобы не соврать, с четырехэтажный дом. Единственное, что было очень кстати: меня не замечали, было много мотоциклов, подростков, ночь пластиной срезала техно-музыка.

Чуть поодаль, возле двух искореженных столбов с металлическими флажками наверху, обозначавших вход в парк, гарцевали мотоциклисты, поднимая колесами каскады грязи. Пересекающиеся конусы света попеременно выхватывали фрагменты рельефов двух огромных ваз-кратеров, утопленных в пышно разросшемся ослиннике. Казалось, что рельефы изображают подвиги Геракла или сцены Троянской войны, но, приглядевшись, я увидела мускулистые фигуры свинарок и птичниц. Хряк размером с Троянского коня похабно щерился и ронял слюну. На втором кратере изображен был тракторист, такой же мускулистый, как свинарки и птичницы, но с суровым лицом.

На площадке, отгороженной веревками, кружились пиротехники. Там, вдалеке, темнел силуэт памятника, который трудно было не угадать — копия солдата из Трептов-парка, уменьшенная и несколько упрощенная, словно обрубленная топором. Девчонки визжали, разбегаясь от мотоциклистов. Их визг перекрывала музыка из динамиков и голос деревенского ди-джея.

Там было и огромное чучело, которое собирались спалить, и только я прошла метров сто дальше костра, только все осталось позади, меня нагнал белый автомобиль, распахнув комфорт и запах своего нутра. Запах был похож на тот, который идет из очень горячего фена, когда им пытаешься сушить туфли, за секунду до того, как он перегорит.