Дочь палача - Оливер Петч Страница 32

— Что такое? — прохрипел он в сторону двери.

— Это я, твой отец! Открой, надо поговорить!

Симон вздохнул. Если отец что-нибудь вобьет себе в голову, разубедить его практически невозможно.

— Подожди секунду! — крикнул он. Потом сел на краю кровати, смахнул с лица черные локоны и попытался прийти в себя.

После вчерашнего переполоха он еще проводил Якоба Шреефогля до дома. Молодой советник нуждался в поддержке и собеседнике. До предрассветных сумерек он рассказывал Симону о Кларе. Как они любили ее и заботились о ней, какая она была внимательная и любознательная — много больше своих иногда ленивых сводных братьев и сестер. Симону подумалось уже, что Шреефогль любил сиротку Клару даже сильнее, чем собственных детей.

Лекарь дал Марии Шреефогль сильного снотворного и внушительную дозу настойки, и женщина вскоре отправилась спать. Но прежде Симон заверил ее, что Клара, несомненно, скоро отыщется.

Оставшаяся настойка перекочевала в желудки Симону и Шреефоглю. В итоге советник рассказал лекарю о себе все. Как он беспокоился за свою часто молчаливую и печальную супругу, как боялся не суметь толково продолжить дело безвременно почившего отца. Шреефогль-старший слыл чудаковатым, но в то же время бережливым и хитрым, своих людей он держал на коротком поводке. Идти по стопам такого отца всегда тяжело. Тем более если тебе только-только стукнуло тридцать лет. Отец пробился из самых низов, и другие из гильдии гончаров завидовали его стремительному успеху. Теперь они неусыпно следили за каждым действием сына. Единственная оплошность, и они налетят на него как стервятники.

Незадолго перед неожиданной кончиной старика — он умер от лихорадки — Якоб Шреефогль поссорился с отцом. Из-за сущего пустяка — повозки с обожженной плиткой. Но спор разгорелся такой, что Фердинанд Шреефогль в кратчайшее время изменил завещание. Участок земли у дороги на Хоэнфурх, где Якоб намеревался поставить еще одну печь для обжига, перешел к церкви. На смертном одре отец хотел еще что-то прошептать, но шепот перешел в кашель. Кашель или же смех.

Якоб Шреефогль до сих пор не мог понять, что за слова унес из этого мира его отец.

Воспоминание о прошедшей ночи не выходили у Симона из мыслей. А в голове все стучало и ныло после выпивки. Ему нужен был кофе, и как можно скорее. Оставалось лишь под вопросом, даст ли отец на это время. Вот и сейчас он снова забарабанил в дверь.

— Иду же! — крикнул Симон, влезая в брюки и одновременно застегивая кафтан. Кинувшись к двери, он споткнулся о полный ночной горшок, его содержимое выплеснулось на пол. Выругавшись, Симон пробрался по мокрым доскам на цыпочках и отодвинул засов. Дверь тут же распахнулась и врезалась ему в голову.

— Наконец-то! И зачем ты ее запираешь? — сказал отец и вошел быстрыми шагами в комнату сына. Взгляд его заскользил по книгам на письменном столе. — Куда ты ее дел?

Симон схватился за ушибленную голову. Потом сел на кровать, чтобы натянуть сапоги.

— Все равно не узнаешь, — пробормотал он.

Он знал, что отец считал порождениями дьявола все без разбора труды, которые Симон брал у палача. И то, что автор открытой книги был иезуитом, не меняло положения. Про Афанасия Кирхнера Бонифаций Фронвизер знал не больше, чем о Санторио или Амбруазе Паре [2]. Даже здесь, в Шонгау, он так и остался полевым хирургом и обхаживал больных, полагаясь лишь на умения, полученные во время войны. Симон до сих пор помнил, как отец лил в раны кипящее масло и давал бутылку крепкого вина, чтобы унять боль. Все свое детство он провел под крики солдат. Крики и зрелище трупов, которые отец на следующий день вытаскивал из палатки и посыпал известью.

Не обращая больше на отца внимания, Симон торопливо спустился на кухню и нетерпеливо снял с очага котелок, в котором со вчерашнего дня еще плескались остатки холодного кофе. С первым же глотком вернулись жизненные силы. Симон не мог взять в толк, как раньше обходился без кофе. Бесподобный аромат, истинно божественный напиток, думал он. Путешественники рассказывали, что по ту сторону Альп, в Венеции и благородном Париже, кофе уже подавали в некоторых трактирах. Симон вздохнул. В Шонгау такого дождешься разве только через пару сотен лет.

По лестнице с громким топотом спустился отец.

— Нам надо поговорить, — воскликнул он. — Вчера у меня был Лехнер.

— Секретарь? — Симон отставил кофейник в сторону и с интересом взглянул на отца. — Что он хотел?

— Он сообщил, что ты видишься с молодым Шреефоглем. И что ты лезешь в дела, которые тебя вовсе не касаются. Он сказал, чтобы ты не вмешивался. Это ни к чему хорошему не приведет.

— Вон что, — Симон снова пригубил кофе.

Отец не унимался.

— Он говорит, это была Штехлин, и всё на этом.

Старый лекарь подсел вплотную к сыну на скамью перед очагом. Угли остыли. Симон почуял кислое дыхание отца.

— Послушай, — сказал Бонифаций Фронвизер. — Буду честен с тобой. Нас не признают полноценными жителями города, здесь нам мало кто рад. Нас только терпят, и лишь потому, что последний врач отправился после чумы в преисподнюю, а ученые шарлатаны предпочитают оставаться далеко, в Мюнхене или Аугсбурге. Лехнер легко может вышвырнуть нас в любое время. Он так и поступит, если ты не успокоишься. Ты и палач. Не ставь под угрозу свою жизнь из-за какой-то ведьмы.

Отец положил ему на плечо холодную жесткую руку. Симон отстранился.

— Марта Штехлин не ведьма, — прошептал он.

— Пусть даже так, — ответил отец. — Но этого хочет Лехнер, и так лучше для города. А кроме того…

Бонифаций Фронвизер усмехнулся и отечески хлопнул Симона по плечу.

— Палач, знахарка, мы — слишком много тут нас, желающих заработать на лечении. Если Штехлин не станет, нам прибавится работы. Тогда у нас возрастут доходы, и ты сможешь помогать при родах; их я полностью доверю тебе.

Симон вскочил. Кофейник опрокинулся со стола в очаг, кофе с шипением выплеснулся на угли.

— Вот и все, что тебя интересует, — доходы! — выкрикнул он и устремился к двери.

Отец поднялся.

— Симон, я…

— Вы с ума все сошли, или что? Не видите, что по улицам расхаживает убийца? Думаете только о своем брюхе, а там кто-то убивает детей!

Симон хлопнул дверью и выбежал на улицу. Соседи, обеспокоенные шумом, с любопытством выглядывали из окон.

Юноша свирепо глянул вверх.

— Печетесь только о собственной выгоде! — крикнул он. — Вы еще увидите. Когда Штехлин превратится в пепел, это будет только начало. Потом сгорит следующая, а потом еще, и еще… И однажды сами отправитесь на костер!