Последний дом на Никчемной улице - Катриона Уорд Страница 31

Из-за этой женщины, из-за ее голубых глаз и белокурых волос я чувствую себя просто ужасно. Как она умудрилась меня до этого довести? Почему решила сначала пообщаться со мной, а потом еще и встретиться? Я уже представляю себе выражение ее лица, когда она меня увидит. Скорее всего, попросту развернется и уйдет.

На меня из своей серебристой рамки смотрят Папочка с Мамочкой. Это не что иное, как тяжелое, чеканное серебро. Я планировал еще подождать, но теперь, думаю, будет в самый раз. Осторожно вынимаю фотографию Мамочки и Папочки. Затем целую ее, сворачиваю и прячу в глубине музыкальной шкатулки. Балеринка трупиком покоится в своем музыкальном гробике.

Когда Мамочки не стало, я научился закладывать в ломбард разные вещи. Серебряные ложки; Папочкины карманные часы, доставшиеся ему от отца. Теперь ничего этого больше нет. Там, где раньше что-нибудь висело, теперь по всему дому лишь зияют голые прямоугольники. Осталась одна только рамка для фотографий.

В магазине на душной, пыльной улице темно. Тамошний продавец дает мне за рамку деньги. Гораздо меньше, чем мне требуется. Но придется обойтись этим. Мне нравится, когда никто не задает вопросов. От банкнот в руке становится уютно на душе. Я стараюсь не думать о поблекшем Мамочкином лице, неподвижно вглядывающемся во мрак музыкальной шкатулки.

Шагаю на запад до тех пор, пока не набредаю на магазин, в окне которого вывешена одежда. Чего там только нет – удочки, коробочки с наживкой, резиновые сапоги, оружие, патроны, фонарики, портативные печки, палатки, очистители для воды, штаны желтые, штаны зеленые, штаны красные, рубашки голубые, рубашки в клеточку, футболки, светоотражающие жилеты, ботинки маленькие, ботинки большие, ботинки коричневые, ботинки черные… И это только после одного беглого взгляда. Сердце в груди набирает непозволительный темп. В магазине слишком много всего. Я не могу сделать выбор.

На продавце за прилавком коричневая рубашка в клетку, коричневые джинсы и некое подобие зеленого пиджака, только без рукавов. У него такая же борода, как у меня, он, вероятно, даже немного на меня похож, поэтому мне в голову приходит мысль.

– Можно мне купить эту одежду? – тычу пальцем я.

– Что?

Как человек терпеливый, я повторяю вопрос.

– Ту, что на мне? – говорит он. – Тебе повезло, у нас действительно все это имеется в наличии. А неплохо на мне эти вещички смотрятся, правда?

Не могу сказать, что одежда на нем так уж мне нравится, но чтобы мне не пришлось идти на свидание с вышитым именем на кармане, как в детском саду, то сойдет.

– Возьму ту, что на вас, – говорю я, – если вы попросту ее с себя снимете.

Он набычивает шею, у него сужаются зрачки. В гневе все млекопитающие одинаковы.

– Послушай, дружок…

– Шучу! – быстро говорю я. – Попался, старина! Э-э-э… А костюмы вы не продаете? Типа, разных цветов? Или, может, есть голубые?

– Мы торгуем товарами для охоты и рыбалки, а также туристическим снаряжением, – говорит он и долго буравит меня неприязненным взглядом.

Да, парня я, похоже, достал. Он молча снимает с вешалок одежду. Не тратя время на примерку, я бросаю на прилавок доллары и ухожу.

Придя заблаговременно на свидание, я сажусь в баре. По обе стороны от меня устроились два здоровяка, зарабатывающие на жизнь за баранкой, все в коже и с бейсболками на головах. В своей новой одежде я кажусь одним из них, что и сподвигло меня выбрать именно это место. Как все-таки здорово смешаться с толпой.

Бар расположился у самой дороги, на заднем дворе виднеются длинные скамейки. Там готовят барбекю. Я подумал, что это совсем неплохо, ведь в последнее время стоит такая жара. С наступлением темноты на деревьях красиво зажигаются огоньки. Женщинам такая ерунда нравится. Но я тут же осознаю, что при выборе места для свидания с ней дал маху. Сегодня идет дождь – за окном бушует душная, гнусная гроза. Поэтому всем, хотят они того или нет, приходится набиться в помещение. А без скамеек, теплого вечера и огоньков на деревьях бар приобретает совсем другой вид. Если что-то изредка и нарушает в нем тишину, то лишь чья-то отрыжка. Музыки нет, от яркого света люминесцентных ламп над головой, заливающих ослепительным светом алюминиевые столы, заставленные пустыми стаканами и пивными банками, болят глаза и голова. Линолеум под ногами скользит от следов забрызганных грязью башмаков. Я думал, что будет… – как же это называется? ага, вспомнил, атмосферно! – но теперь вижу, что ничего хорошего здесь нет.

Заказываю себе «Ерш». За барной стойкой висит зеркало – еще одна причина, по которой я не только выбрал этот бар, но и устроился на вполне определенном месте. Так мне прекрасно видна дверь.

Женщина переступает порог, свежая после дождя, и я тут же ее узнаю. Она выглядит в точности как на фотографии. Белокурые волосы цвета сливочного масла; добрые, голубые глаза. Она смотрит по сторонам, и я еще отчетливее вижу это злачное местечко ее глазами. Кроме нее, других женщин в заведении нет. К тому же в баре явно стоит посторонний запах, которого я раньше не замечал. Что-то вроде клетки с хомяком, которую давно пора почистить. Или с мышью. (Ну нет, об этом думать не надо.)

Она делает несколько шагов и садится за алюминиевый стол. Значит, либо оптимистка, либо отчаялась. А я-то все никак не мог решить, уйдет она сразу или нет, когда увидит, что парня с белозубой улыбкой со стоковой фотографии в Интернете тут нет. (Свою фотографию я не использую, этот урок я выучил быстро. Фотку я нашел на сайте какой-то бухгалтерской компании. На ней парень делает вид, что подписывает какие-то бумаги, хотя на самом деле улыбается на камеру, демонстрируя белые зубы.) Она заказывает что-то измученной официантке. Газировку. Стало быть, оптимистка и не лишена здравого смысла. Ее волосы падают на плечи, скрывая лицо за колыханием кремовой копны. На ней голубое платье. Иногда они приходят в джинсах или клетчатых рубашках, однако мне это не нравится. Но нынешняя женщина все сделала правильно. Ее платье не развевается, потому что сшито не из органзы, а из более плотного материала вроде вельвета или денима. Обута она в ботинки, а не сандалии, но тоже ничего. Когда мы обменивались сообщениями, я вел себя очень аккуратно. Поговорил о том альбоме, записанном той певицей, – он назывался «Синева». Сказал ей, что люблю его больше всех. А потом добавил, что люблю этот цвет, потому что у моей дочери голубые глаза. А еще потому, что такие же глаза и у нее самой, – это я добавил, уже когда отношения между нами стали теплее. «Как спокойное, доброе море», – гласила написанная мной строка. Причем это была сущая правда, у нее действительно красивые глаза. Ей мои слова, разумеется, понравились.

«Почему бы нам на свидание не одеться во все голубое? – впоследствии написал я. – Чтобы можно было сразу узнать друг друга».

Ей эта идея пришлась по душе.

Фланелевая рубашка на мне желто-коричневая. На голове зеленая кепка. Даже джинсы у меня и те коричневые. Новая одежда колется, но на ней хотя бы нет моего имени! Мысль о том, что она поступит так же, как первая, – переступит порог, бросит на меня один-единственный взгляд и тотчас уйдет – была мне невыносима. Поэтому на этот раз я пошел на обман и чувствую себя от этого прескверно. Но я все объясню, когда к ней сейчас подойду, буквально через секунду. И расскажу, что в действительности мне нужно не свидание, а друг. Извинюсь, и мы с ней над этим посмеемся. А может, и нет. От вызванного всем этим потрясения у меня гудит голова.