Страшный человек - Сергей Протасов Страница 31

— Вы про кого говорите-то?

— Я чалился на этапе в Ленинградской области в ИВС, и меня конвой по наводке ДПНК избивал до потери памяти несколько раз только за то, что я говорил правду. Огромными коваными сапогами, резиновыми палками по голове, по сердцу, по почкам. За правду! Вас били за правду сапогами? Блажен, кто пострадал за правду! Вы о правде небось и не слышали. Несколько сотрясений, чуть не сдох однажды в карцере от побоев. Спросите меня, за что? Костя, чего ты там наплел-то? Не интересно? Я все равно отвечу! — Тимошин говорил без перерыва, почти кричал. С обидой, со слезами. Его невозможно было перебить. — Есть нормы содержания, которые не разрешают спать в две смены, которые устанавливают норму пайки. На каждого человека положена отдельная кровать с бельем. Отдельная! Вы делаете это? Свои законы выполняете, юстиция? Не можете? И прокуроры ведь вас не наказывают за нарушения. Все понимают, что денег на заключенных в казне нет! Тогда законы отмените. Или отмените, или выполняйте! Или вы вне закона, блюстители? В камере на восемь человек сидят пятнадцать. Нарушаете сами закон на каждом шагу! Попробуйте…

— Хватит, Тимошин, остановитесь! — строго приказал Токарев. — Объясняю вам ситуацию. Кольцо, с которым вас взяли, — с убийства. Или вы говорите, откуда оно у вас, или вы становитесь подозреваемым в убийстве, или в соучастии, или в сокрытии. В любом случае вы сядете надолго. Вариантов нет. Можете истерить, можете в камере подумать, но говорить придется. Камера ваша будет одиночной со всеми условиями, критику мы приняли. Но надо говорить.

— Я никого никогда не убивал!

— Я верю вам, но улика убийственная. Вы, как человек опытный, должны понимать. Ваша версия про баню не проходит. Убийство было совершено неделю назад, в прошлый понедельник. Вы же умный человек, зачем вам брать на себя то, чего вы не совершали? Скажу вам больше: мы знаем, кто передал вам кольцо. Человек из нашей системы, работник полиции. Говорите, пока он не заговорил первым. Сотрудничество вам зачтется, тем более вы ни в чем не виноваты. Попросил продать — вы пошли в ломбард к знакомому. Здесь преступления нет. Просто вы его боитесь, но не больше же пожизненного заключения? Итак, где вы были в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое?

— Не помню! У меня голова болит, не могу думать. Вы вспомните, где были неделю назад? Сходу. Дайте мне время.

— Вспоминайте, но учтите, что, если надежного алиби у вас нет, вы становитесь подозреваемым в соучастии в убийстве. Заодно вспомните, где, когда, при каких обстоятельствах вы познакомились с участковым инспектором, капитаном полиции Кухарчуком?

— Вы с ума сошли! При чем тут я? Я кольцо нашел. Не знаю я никакого капитана! Вы не докажете мою причастность. Алиби-шмалиби, сами доказывайте. Презумпция невиновности! Всё! Больше ни слова не скажу. Ведите в камеру или отпускайте.

— Ну, как знаете. Не думаю, что вашу работу на нашего сотрудника правильно поймут в местах заключения. Я надеялся, вы умнее. Наверное, он вам очень дорог, раз вы за него готовы так пострадать. В камеру его, оформляйте этап в СИЗО! Пусть завтра забирают, — обратился Токарев к Федорову. — Потом Кухарчука берите и везите сюда. Сдал он его, не сдал — какая разница, что подумает. Пусть сами разбираются — не наше дело. Надоели! Нам убийство раскрывать надо, — потом Тимошину: — Кухарчук вам кольцо передал? Кухарчук? Мы всё знаем!

Тимошин при последних словах задергался, глаза его побелели и забегали, он сделал движение остаться. Его раздирали сомнения, он ждал, что следователь как-то дожмет его, поможет решиться, но уговаривать Токарев побрезговал. С признанием, которое готово было вылететь из его уст, но так и не вылетело, Тимошина увели в обезьянник.

— Берем участкового, товарищ майор? — уточнил Федоров.

— Вася, ты чего? Нет, конечно, рано пока. Спасибо капитан, идите работайте.

«Интересная картина вырисовывается, — размышлял следователь. — Урбанюк, Тимошин и Кухарчук. Банда совершенно разных людей, которые ни за что не смогли бы доверять друг другу. Чисто технически их можно связать. Участковый досконально знает систему охраны дома, по службе положено, может открыть любую дверь. Урбанюк воевал в Чечне, наверное, приходилось убивать, то есть крови не боится — идеальный исполнитель. Тимошин на шухере и имеет канал к скупщикам. Полная цепочка. А как узнали об отъезде Безроднова? Да какая разница! Кухарчук, допустим, проинформировал. Бери их всех, раскручивай, благо улики как на заказ, и закрывай дело. Фотография четко указывает, что Урбанюк — исполнитель заказа. Жертву он раньше не знал, с ним расплатились долларами. Потом, возможно, зачистили. Логично. Кто же заказчик? Кухарчук? Одна загвоздка: такой группы не может быть в принципе. Тут доверие нужно стопроцентное друг другу. Не может возникнуть между ними доверия. Или может? Надо бы убедиться».

— Сережа, — позвонил он Федорову. — Не ушел еще? Надо проверить одну идею, по пути. Спасибо. Найди фотографии Кухарчука и Тимошина, съезди на Проектируемый, одиннадцать, где наркомана зарезали, покажи там местным. Бабушки бдительные? Еще лучше. Нет, возвращаться не надо. Отзвонись. Спасибо, дорогой.

На самом деле больше всего сейчас беспокоил Токарева нож с убийства Урбанюка, а именно — чьи на нем отпечатки. Отпечатки есть, но в базе не проходят. Если дело рук заказчика, то кто-то пока неизвестный. А если наркоманы зарезали? Изотов?

Он открыл сейф и вынул из него три пакета со стаканами. На пакетах надписи: «Изотов А. В., 13.04.16», «Титов А. М., 22.04.16», «Волков О. Л., 19.04.16». А если все-таки Изотов? Об этом не хотелось думать. Изотов. Выходит, он отпустил убийцу за деньги. Это приговор самому себе. Будь они прокляты, все эти университеты с их системой зачисления на бюджет. Если бы не эти поганые деньги, он бы не стал мараться.

«Конечно! — добивал он сам себя. — Все виноваты, только ты один ни при чем. Да, в стране сложилась ситуация, когда воровать и давать взятки — нормальное поведение. Иначе просто не проживешь. Нет человека, который хоть раз умышленно не нарушил закон. Но где грань? Должна же быть черта, за которую нельзя заходить? Нельзя допускать смерти человека. Убийство — вот та грань. Но и эта грань размыта, — Николай Иванович переводил взгляд с пакета на пакет, не в силах решиться. — Убийство! Я никого не убил, но выпустил убийцу, и убил он. Конечно, он зарезал никчемного наркомана, не жалко. Почему, собственно, не жалко? Что это меняет? Моими руками убили человека. Может быть, не его одного. Моими руками! Мы все существуем в каком-то условном мире. Одни из нас условно честные, другие — условно преступники, а государство условно правовое. Есть и безусловно преступники, совершающие деяния лично и умышленно. С самого верха и до самого низа, кроме новорожденных детей, — воровство, коррупция, взяточничество. Самое страшное в том, что все всё видят и знают и считают такую жизнь нормальной, морально оправдывают свои мелкие махинации крупными махинациями на самом верху. А что сделаешь? Жизнь такая! Так у нас принято. Укради у одного человека и позволь украсть у себя. Своеобразная пищевая цепочка. Так всегда в России было. Отправляющие людей на смерть во имя неизвестных им политических целей, которые к тому же потом признаются ошибкой, тоже совершают убийства. И эти убийства морально оправдывают уголовные убийства. Такая система живет, к ней привыкли, ее считают нормой. В ней выживают, и хорошо выживают, не самые умные, талантливые или порядочные, а самые хитрые, жестокие и беспринципные. Абсолютно порядочные должны неминуемо погибнуть, их система отторгнет, они не смогут сделать и одного шага, — Токарев решительно встал и переложил стаканы в другие пакеты, отметив их цифрами. — Нет, Коля, однажды каждый должен ответить, не дожидаясь Страшного суда! Хотя бы сам перед собой! Если он не конченый подонок! Изотов так Изотов, но думаю все-таки, что не он».