Ведьмин вяз - Тана Френч Страница 30

– Уже почти нет, – ответил я, только сейчас заметив на виске у Хьюго, среди слишком длинных волос с проседью, выбритый клочок с выпуклым красным рубцом.

– Вот и славно. Ты молод, у тебя быстро заживет. Ты уже оправился? – От проницательных серых глаз Хьюго не укрывалось ничто. На воскресном обеде он, мельком глянув на моих двоюродных брата и сестру, впивался взглядом в шестнадцатилетнего меня, старательно скрывающего похмелье, хмыкал, а после с улыбкой говорил мне на ухо: “В следующий раз, Тоби, лучше выпей на одну меньше”.

– Вполне, – сказал я. – Как ты себя чувствуешь?

– Никак в себя не приду, – признался Хьюго. – Остальное-то еще куда ни шло. Глупо, конечно, мне шестьдесят семь лет, и я прекрасно понимаю, что в любой момент могло приключиться что-нибудь в этом роде. Но вот привыкнуть, принять это как свершившийся неотменимый факт почему-то никак не получается. Странно, и всё тут. – Он вынул из кастрюльки ложку, уставился на стекавшую с нее длинную нить карамели. – Больничный психолог, – бедная женщина, ну и работа у нее – много со мной говорила об отрицании, но мне кажется, тут дело в другом. Я прекрасно отдаю себе отчет, что умираю, просто все изменилось, причем кардинально, – и завтракаю я как-то иначе, не так, как раньше, и дом уже не тот. Вот это сбивает меня с толку.

– Сюзанна сказала, тебе назначили радиотерапию, – сказал я. – Вдруг поможет?

– Только вместе с операцией, да и то вряд ли, а за операцию никто не возьмется – смысла нет. Сюзанна прочесывает интернет в поисках лучших специалистов для дополнительной консультации, но едва ли стоит надеяться, что из этого выйдет толк. – Он указал на бутылочку с ванилью, стоявшую на столе возле меня: – Дай-ка мне вот это, добавлю еще чуток.

Я протянул ему бутылку. Рядом стояла старая дедушкина трость с серебристым набалдашником – на всякий случай, чтобы была под рукой.

– А, ну да, – произнес Хьюго, заметив, куда я смотрю. – Я без нее не могу подняться по лестнице, да и хромота порой нападает. Теперь уж никаких походов в горы. Странно, казалось бы, в моем положении беспокоиться из-за такой ерунды, но почему-то пустяки расстраивают больше всего.

– Мне очень жаль. Правда.

– Понимаю. Спасибо. Будь добр, убери это в шкаф.

Мы замолчали, наблюдая за тем, как ложка описывает мерные круги в кастрюльке. Сквозь открытые двери ветерок принес запах земли и травы; за нашей спиной Леон повысил голос, завершая рассказ, и все расхохотались его шутке. Морщины на лице Хьюго складывались в дюжину знакомых выражений одновременно, и оттого было не разобрать, что у него на душе.

Мне вдруг захотелось задать ему невероятно важный вопрос, выведать тайну, которая все изменит, прольет новый непостижимый свет на последние ужасные месяцы, а предстоящие окажутся не просто терпимыми, но совершенно безвредными, мне бы только сообразить, как спросить. На пугающее головокружительное мгновение, испарившееся сразу же, едва я его осознал, мне показалось, что я сейчас расплачусь.

– Ну вот, – Хьюго убрал кастрюльку с огня, – готово. Надо бы, конечно, подождать, пока остынет, но… – И в комнату: – Кто будет мороженое?

День складывался престранно. Меня не оставляло непонятное ощущение праздника – может быть, наложилось воспоминание о всех проведенных здесь торжествах, а может, причина в том, что мы с родными не виделись несколько месяцев, если не лет. Повсюду стояли вазы с распустившимися махристыми желтыми розами, к столу подали специальные серебряные приборы с монограммой какого-то забытого пращура на истертых рукоятках, в ушах у тети Луизы блестели и покачивались парадные бабушкины серьги с крупными изумрудами, то и дело слышался смех, звон бокалов, “твое здоровье! – твое здоровье!”.

Однако в этой привычной картине было что-то не то. Все вели себя не как обычно, и эти серьги в тети-луизиных ушах, и то, что Том вместо Хьюго ставил на стол креманки с мороженым, сам же Хьюго, вдруг посеревший от усталости, сидел за кухонным столом и кивал в ответ на болтовню Тома; белокурые дети – не мы – бегали среди взрослых, гудели самолетиками, отбирали друг у друга всякую всячину, и Сюзанна утихомиривала их строгим взглядом, совсем как тетя Луиза нас когда-то, я же стоял с очередным бокалом “мимозы” и кивал дяде Филу, распинавшемуся об этичности корпоративных налоговых льгот. Я словно очутился в фильме ужасов, где непонятные сущности завладевают телами второстепенных персонажей, но не до конца, и главный герой, заметив неладное, догадывается о том, что происходит у него под носом… Сперва это просто нервировало, но день тянулся не кончаясь (мороженое с карамельным соусом, кофе, ликеры, ничего из этого я не хотел, а меня пичкали и пичкали), и постепенно меня охватило неприятное чувство. Луиза подступает ко мне с гаргантюанским куском лимонного кекса с маком, вперив в меня требовательный взгляд, Сюзанна мягко ее останавливает, вскрикнув удивленно: “Ну мам, у Тоби же аллергия”, Мелисса вежливо уверяет, что обожает лимонный кекс, Оливер иерихонски трубит носом в обширный платок и мрачно косится на розы… все собравшиеся казались сущими инопланетянами, все эти якобы мои ближайшие и дражайшие, скоплением дергающихся рук и ног, красок, гримас, не складывавшимся в единую картину и уж конечно не имевшим ко мне никакого отношения. От каждого прикосновения к моему локтю или замеченного краем глаза движения я вздрагивал, точно испуганный конь; беспрестанные резкие скачки и обвалы адреналина совершенно меня измочалили. Я чувствовал, как в мозгу образуется воронка, как в позвоночнике грозовым фронтом нарастает напряжение. И понятия не имел, как продержаться до вечера.

Каким-то образом с тарелок смахнули объедки, ополоснули, загрузили в посудомойку, но расходиться, похоже, никто не собирался; вместо этого мы переместились в гостиную, и кто-то приготовил еще “мимозы”. Все немного перебрали коктейля. Леон уморительно показывал в лицах, как в берлинском клубе панк столкнулся с трансвеститом (он клялся и божился, что видел эту сцену собственными глазами), моя мама и Том с Луизой выли от хохота: “Не может быть, Леон! Боже, хватит, я живот надорву…” Я заметил, как отец устало трет глаза кулаками, но тут к нему обратилась Мириам, он с деланым оживлением улыбнулся и сказал ей что-то такое, от чего она рассмеялась и шлепнула его по руке. Фил, наклонившись к Сюзанне, без устали тараторил, яростно жестикулируя и по инерции даже покачиваясь вперед-назад. Голоса под высоким потолком сливались в неразборчивый гул, в воздухе витали неопределенность и тревога, точно на разухабистой вечеринке в бомбоубежище в разгар блицкрига, веселье хрупкое, как лед, того и гляди сорвет в неуправляемый занос, так держать, быстрее, выше, быстрее, как вдруг ба-бах! – и конец!

Я больше не мог это выносить. Поискал взглядом Мелиссу, но они с Хьюго устроились на диване и о чем-то оживленно беседовали, так что обоим нам никак не удалось бы ускользнуть незамеченными. Я вышел на кухню, налил стакан холодной воды и удалился с ним на террасу.

После гомона болтовни и ярких красок гостиной сад поражал благоговейной тишиной. Я каждый раз забывал и каждый раз заново изумлялся свету в саду Дома с плющом. Такого я больше не видел нигде: свет был зернистый, точно на выцветшей пленке в старых любительских фильмах о лете, и казалось, исходил от самого кадра, а не от какого-то внешнего источника. Передо мной тянулась лужайка, поросшая амброзией, пылавшая маками и васильками; под деревьями, точно дыры в земле, чернели чистые глубокие тени. И над всем этим мерцало знойное марево.