Чистильщик - Пол Клив Страница 3

Магнитофон продолжает играть. Может быть, когда все это закончится, возьму его с собой. Я беру ее на руки и бросаю на кровать, потом переворачиваю на спину. Затем обхожу спальню, снимая со стен семейные фотографии, а те, что на подоконниках и полках, укладывая лицевой стороной вниз. Последняя фотография, которую я переворачиваю, это ее муж и двое детей. Похоже, мужу вскоре предстоит взять над своими детьми полное опекунство.

Еще один романтический штрих — кладу свой пистолет «глок», автомат, девять миллиметров, на прикроватную тумбочку так, чтобы до него было легко дотянуться. Классная штучка. Купил его четыре года назад, когда только начинал работать. Эта игрушка стоила мне три тысячи долларов. Пистолеты с черного рынка всегда были дороже, зато анонимны. Деньги я украл у матери, она все свалила на местных хулиганов. Она одна из тех сумасшедших женщин, которые боятся класть деньги в банк, потому что не доверяют менеджерам. Пистолет — это на тот случай, если муж вернется раньше времени. Или если все-таки заглянет какой-нибудь сосед. Или, может, у нее запланирована какая-то встреча. Может, в этот момент у нее любовник к дому подруливает.

Мой «глок» — это волшебная пилюля, исключает все неожиданности.

Я срываю со стены телефон. Выдергиваю провод. Связываю проводом ее руки. Не хочу, чтобы она слишком дергалась. Привязываю ее руки к изголовью кровати.

Как раз когда я заканчиваю связывать ей ноги ее же трусиками, она приходит в себя. И сразу понимает три вещи. Первое: я все еще здесь и это не кошмарный сон. Второе: она обнажена. Третье: она связана, буквально распята на кровати. Вижу, как она отмечает каждое обстоятельство в этом ее длинном списке. Первое. Второе. Третье.

А дальше она начинает представлять то, чего еще не произошло. Четвертое. Пятое. И шестое. Я вижу, как ее воображение набирает обороты. Ее лицо напрягается, как будто она собирается задать мне какой-то вопрос. Глаза бегают туда-сюда, будто она напряженно раздумывает, на чем именно в моей персоне ей сфокусироваться. Лоб ее блестит от пота. Вижу, как она перебирает кнопки у себя в голове, ища, какую бы нажать, чтобы посмотреть на имеющиеся у нее возможности. Вижу, как она жмет их все и каждый раз попадает мимо.

Я еще раз показываю ей нож. Ее глаза наконец фокусируются на лезвии.

— Видишь это?

Она кивает. Да, она это видит. А еще она плачет.

Я подношу кончик лезвия к щеке и прошу ее открыть рот. Ей все больше не терпится мне помочь, по мере того как лезвие начинает ее царапать. Тогда я тянусь к портфелю, достаю яйцо и засовываю ей в рот. Легко сотрудничать, если вы нашли общий язык. В яйце нет ничего необычного, простое сырое яйцо. Яйца богаты протеинами. А еще из них получаются отличные кляпы.

— Если тебе неудобно, — говорю я, — дай мне знать.

Не отвечает. Наверное, ей удобно.

Возвращаюсь в ванную, нахожу полотенце, приношу его в комнату и накрываю ей лицо. Раздеваюсь и залезаю на кровать. Она почти не двигается, ни на что не жалуется, просто продолжает плакать до тех пор, пока у нее не заканчиваются слезы. Когда мы заканчиваем и я слезаю, то замечаю, что в какой-то момент яйцо проскользнуло ей глубже в горло и начало ее душить, причем небезрезультатно. Вот чем, оказывается, объяснялось то хрипение, которое я слышал чуть раньше и которое принял за кое-что другое. Упс.

Принимаю душ, одеваюсь, собираю свои вещи. Спускаюсь на первый этаж, и лица на фотографиях вдоль лестницы пристально на меня смотрят. Я жду, что они мне что-нибудь скажут или хотя бы упрекнут меня в том, что я тут натворил. Когда я выхожу на улицу и лица остаются за спиной, меня обдает волна облегчения.

Впрочем, облегчение оказывается недолгим, и скоро я вновь начинаю чувствовать себя паршиво. Опускаю глаза и смотрю на ноги, как они шагают по асфальту. Точно. Чувствую себя паршиво. Легкий депрессняк. Все пошло не совсем так, как планировалось, и в результате я отнял жизнь. Задерживаюсь в саду и срываю цветок с розового куста. Подношу его к носу и нюхаю лепестки, но это не может заставить меня улыбнуться. Укалываю палец о шип, засовываю палец в рот. Привкус Анжелы сменяется привкусом крови.

Я кладу цветок в карман и направляюсь к ее машине. Солнце все еще висит на небосводе, но уже ниже, и светит мне прямо в глаза. Жара немного спала, поэтому, наверное, тот жар, который я чувствую, идет не снаружи, а изнутри. Я хочу улыбнуться. Хочу насладиться остатком дня, но не могу.

Я отнял жизнь.

Бедный Пушистик.

Бедная киса.

Иногда животные становятся нашими пешками. И не мне спрашивать, почему так получается в этом безумном мире, где все шиворот-навыворот. И все-таки не могу избавиться от этого болезненного ощущения, возникшего от того, что я сломал маленькую кошачью шейку.

Влезаю в машину Анжелы. Мне приходится немного проехаться по газону, чтобы объехать украденную машину на подъездной дорожке. Идеальный дом, воплощение идеальной семьи, становится все меньше и меньше в зеркале заднего вида. Ухоженный сад, запах которого я уже не чувствую, похож на маленькую площадку для гольфа, когда я бросаю на него последний взгляд.

Роза из этого сада лежит у меня в кармане, она еще теплая. Проезжаю мимо трех-четырех припаркованных машин. Возвращающиеся домой люди поднимаются по подъездным дорожкам. Две старушки болтают у низенького забора о своих старушечьих проблемах. Еще одна пожилая женщина, стоя на коленях, красит свой почтовый ящик. Пацаненок развозит местную газету. Здесь все дома, и всем спокойно. Они меня не знают и не обращают внимания на то, как я проезжаю под их окнами и уезжаю из их жизни.

Постепенно январская жара становится лишь тихим ветерком. Листья шуршат в рядах березок, растущих вдоль дороги и сходящихся наверху как арка, там, где переплетаются их пальцеобразные ветки. Там заливаются птицы. Я слышу, как где-то вдалеке звуки газонокосилок завершают день и начинают вечер. Сегодня будет прекрасная ночь. Из тех ночей, что заставляют меня радоваться жизни. Из тех ночей, которыми славится Новая Зеландия.

Наконец я начинаю расслабляться. Включаю радио и слышу все ту же чертову песню, что играла в доме Анжелы. Какова была вероятность на нее наткнуться? Я подпеваю и так и въезжаю в вечер. Мои мысли оставляют Пушистика и возвращаются к Анжеле, и только тогда я снова начинаю улыбаться.