Три вокзала - Мартин Круз Смит Страница 3

Директор детского приюта, из которого сбежал Женя, утверждал, что между мальчиком и Аркадием существовали особые отношения. Когда-то отец Жени стрелял в Аркадия. И если эти отношения не были особенными, то какими они могли быть?..

Накануне рокового дня друзья принесли шампанское и торт, чтобы отпраздновать день рождения Аркадия. Потом произносили такие яркие и многословные речи о ценности дружбы, что женщины плакали. Аркадию и некоторым уже пьяным мужчинам прошлось напомнить, что он еще не умер.

На следующий день он написал прошение об отставке.

«С полудня сегодня прошу освободить меня от обязанностей по службе в Прокуратуре Российской Федерации.

Аркадий Кириллович Ренко,

старший следователь».

Но доставить Зурину такого удовольствия он не мог. Подумав, Аркадий сжег заявление в пепельнице.

И жизнь понеслась дальше.

На лестничной площадке напротив его квартиры появился новый сосед — молодая женщина. Ее почти всегда не было дома. Но иногда требовалась помощь — например, найти ключ в бездонной сумке. Выяснилось — очень молодая журналистка… Жила — жгла свечу сразу с двух концов. Однажды ночью она нарисовалась у его двери с огромным синяком под глазом, а в затылок ей дышал какой-то малый. Свет на площадке, как обычно, не горел. Аркадий не смог как следует рассмотреть его лица. Однако мужчине в открытую дверь был хорошо виден Аркадий — с пистолетом в руке. Неизвестный тут же исчез, скатившись вниз по лестнице.

— Все хорошо. Ничего не было, — сказала Аня. — Правда-правда. Спасибо, большое спасибо. Вы — настоящий герой. Я, должно быть, ужасно выгляжу.

— Кто это был?

— Друг.

— Друг?..

— Да.

— Вы собираетесь сообщать об этом в милицию?

— В милицию? Вы, должно быть, шутите. Ах, да, вы, ведь, следователь, что ли. Я о вас слышала, — сказала она и отшутилась: — Я свято верю в честность и храбрость наших доблестных милиционеров в борьбе с преступными элементами в обществе.

Он расслышал, как она расхохоталась, как только вошла в свою квартиру. На следующий день вечером она постучалась к Аркадию сама… Бутылки и тарелки, не убранные со вчерашнего дня рождения, хаотично располагались повсюду.

— Вечеринка?

— Ну, так, не Лукуллов пир — просто собрались несколько друзей.

— В следующий раз зови. — Она достала из сумки две банки икры и штуку баксов.

— Не-е-т, не надо.

— Мы квиты. Мне ее все время суют, а я терпеть не могу икру. А где женщина, что с тобой жила?

— Она ушла.

— Ты уверен, что не разрезал ее на мелкие кусочки и не разослал почтой по всей стране?.. Шутка. Да, кстати, тебе удалось выбить дерьмо из моего дружка. Это пошло ему на пользу.

…Ее звали Аня Радыкова, Странно, но, увидев ее неделю спустя по телевизору, он заметил все тот же синяк. Она говорила о насилии в кино и рассуждала об этом непредвзято, как настоящий профи…

Позвонил диспетчер. Аркадий снял трубку.

— Орлов слушает.

Диспетчер насторожилась. Выяснила, в порядке ли он, и действительно ли на службе.

— Да, — ответил Аркадий.

— Вы же звонили уже, и голос был не таким бодрым. Люди-то о вас разное поговаривают.

— Хрен с ними. Что там?..

— Ладно, вроде вы живой там. Можете взять дело, кажется, передоз?.. Скорая подъедет позже.

— Где?..

Аркадий слушал и одновременно разворачивался на 180 градусов прямо перед накатывающим на него потоком машин.

То, что на туристических картах обозначено как Комсомольская площадь, москвичи называют площадью Трех вокзалов или просто Три вокзала. Здесь заканчивались железнодорожные пути трех направлений дальнего следования, здесь же были пересадочные станции двух линий метро, поверху проходил с десяток маршрутов наземного транспорта. Снующие всюду пассажиры прокладывали себе путь, как плохо организованные армии, сквозь ряды торговцев цветами, майками с Путиным и Че, дисками, меховыми шапками и всякой галантереей. В продажу шли плакаты, военные медали и прочий советский китч.

Днем Три вокзала плыли в постоянном движении — настоящий Римский Колизей, грандиозный круг забит автомобилями. Однако ночью, когда схлынет толпа, а площадь освещается прожекторами, на свет летит масса паразитов… Аркадию казалось, что вокзалы похожи на оперные декорации. Ленинградский вокзал — на венецианский дворец, Казанский вокзал казался восточной мечетью, а Ярославский был похож на лицо клоуна в колпаке. К вечеру появлялась публика, которую скрывала дневная суматоха: воры-карманники, мальчики-зазывалы, раздающие флаеры в стрип-клубы, сауны «для досуга» и казино, стайки подростков, ищущих приключений, медленно бредущие простаки. Мужчины с неопределенными намерениями и неизменной банкой пива в руке держались небольшими группами, наблюдая за проститутками. Женщины стреляли хищными взглядами. Видно, что они готовы дать клиенту прямо в ближайшей подворотне.

Пьяные были всюду, но их было трудно заметить — они были серыми, как тротуар, на котором валялись. Одни были перевязаны, у других сочилась кровь, третьи висели на костылях — как раненые, бредущие с войны. В каждом дверном проеме примостились один или два «жильца» — бездомные, для которых Три вокзала — их ночлежка. Широкоплечий безногий нищий толкал свою тележку мимо цыганки — она рассеянно кормила грудью ребенка. У Трех вокзалов собирались калеки, изгои и прочие, обычно невидимые, члены общества, — как на Поле чудес — только никаких чудес не предвиделось.

Аркадий выскочил на тротуар у Ярославского и направил машину через небольшую площадь в направлении рабочих вагончиков. Они так долго стояли на одном месте, что шины полностью спустились.

Он спросил Виктора:

— Хочешь остаться в машине? Я могу прикрыть тебя…

— Да нет, надо идти…

Рабочие бытовки были для местных родным домом: четыре двухъярусных кровати и буржуйка. Туалета, душа и прочих удобств не предполагалось. Летом там можно было свариться, зимой — замерзнуть. Единственное, что напоминало о том, что здесь живут — дверь и окно. Ну, что делать, рабочие — сплошь мигранты, все они приехали из Средней Азии. Таджики, узбеки, киргизы, казахи… Впрочем, для москвичей все они были лицом одной национальности — таджиками.

Как в театре. Где русские — актеры, а таджики — необходимые, но невидимые рабочие сцены. Они выполняли самую низкооплачиваемую и слишком опасную для любого москвича работу.

Виктора и Аркадия ждал капитан железнодорожной милиции по кличке Коль. Тот резал сырой лук и один за другим поглощал кольца, чтобы даже летом не подхватить простуду. От лука у него текли слезы, и он постоянно утирал их.

— Слишком много шума из-за мертвой шлюхи.

Электропроводка у бытовки была оборвана, но удлинитель, пропущенный через окно, дотягивался до крюка на потолке. Голая лампочка тускло горела. У задней стены была настоящая помойка: упаковки от гамбургеров, пустые банки из-под содовой, одноразовые стаканы. На низкой койке на грязном матрасе лицом вверх с широко открытыми глазами лежала женщина. Аркадию показалось, что ей не больше восемнадцати-девятнадцати лет. Кожа у нее была светлая, мягкие каштановые волосы и светло-голубые глаза. На ней был дешевый стеганый пиджак, отделанный синтетикой. Одна рука была поднята вверх, как будто она произносила тост, другая — уперта в бок.