Паутина - Сара Даймонд Страница 29

Мне вспомнился дикий ночной вопль. Пожалуй, кот мог бы так взвыть от боли, однако тот звук не был похож на крики двух дерущихся котов. Не желая пугать Лиз без причины, я продолжила разговор в сочувственном тоне, но без особой тревоги:

— Скорее всего. И в схватке он потерпел поражение. Бедный старина Сокс.

— Вот только на него это совсем не похоже, он у меня не из драчунов. — Выражение лица Лиз сделалось задумчивым и озабоченным — она говорила, словно обращаясь к самой себе. — Надеюсь, рана заживет. Но если через день-два ему не станет лучше, придется везти к ветеринару.

Образ мистера Уиллера сразу же замаячил на заднем плане моей памяти. Я вспомнила его слова о том, что собаку Ребекки убили, — но почему мне вдруг стало не по себе? Лиз с недоумением смотрела на меня.

— Что с вами, моя милая? Вы так побледнели…

— Нет, ничего. Не обращайте внимания. — Я поднялась к закипевшему чайнику. — Вам с молоком и с сахаром?

За чаепитием мы болтали о разных пустяках, но Лиз, явно расстроенная, то и дело поглядывала в освещенный солнцем угол, где Сокс свернулся плотным клубком, наподобие ежа в глухой защите. Мы обсудили новости из последнего письма ее старшей дочери и предстоящий мне вскорости прием гостей; вместе с чаем мы исчерпали и темы для беседы.

— Анна, можно оставить его у вас на некоторое время? — вставая из-за стола, спросила Лиз. — Утром бедняжка очень страдал, а сейчас ему так хорошо и спокойно. Наверняка он сам вернется домой, когда немного отдохнет и придет в себя.

— Конечно, о чем разговор. — От переживаний ее лицо, обычно с улыбкой, будто намертво приклеенной к губам, стало более человечным, и я впервые за время нашего знакомства прониклась к ней симпатией. — Не беспокойтесь за него. Недаром же говорят — заживает как на кошке.

Проводив гостью, я обвела кухню взглядом, и меня словно ошпарило: кот спал перед тем самым шкафчиком, где я нашла кожаный ошейник с металлическими заклепками. И меня опять замутило. У Ребекки убили пса, чтобы заставить ее уехать, Сокса покалечили — не потому ли, что он зачастил ко мне? Разве это не намек на параллель между жизнью Ребекки здесь и моей собственной?..

Полнейшая чушь, одернула я себя. Сокс не так уж и пострадал, и вообще — это не мой кот. А ночью он попросту наткнулся на спящего барсука или на какого-нибудь другого агрессивного зверя, так что нечего разукрашивать заурядное происшествие разными страхами и тайнами. Копии статей из газетного архива вернулись на стол, и я вновь стала вчитываться в то, что все еще оставалось мне непонятным. Уже завтра утром я буду говорить с мисс Уотсон, но наряду с этой успокаивающей мыслью в мое сознание закралось еще что-то — едва различимое, словно пропущенное через тончайшие стеклянные фильтры… Отчаянный крик боли, прозвучавший в летней ночи.

Поездку в Борнмут на следующий день можно было бы назвать поездкой в самое сердце лета — в царство простора и зелени, свежего воздуха и ярких красок, — и мне сразу стало понятно, почему столько пенсионеров облюбовали здешние места. Не сразу, но я нашла многоквартирный дом, в котором жила мисс Уотсон, в конце тихой, обсаженной деревьями улицы. Огромное современное, на редкость унылое здание совершенно не вписывалось в окружающий ландшафт. Остановившись перед двойной входной дверью со сложной домофонной системой, я нажала клавишу с фамилией Уотсон.

Динамик щелкнул, и почти сразу я услышала тот же голос, что отвечал мне по телефону:

— Алло?

— Здравствуйте, мисс Уотсон, это Анна Джеффриз.

— Прошу, входите, мисс Джеффриз. Поднимайтесь на второй этаж, квартира двенадцать.

Внутри дом выглядел строго и безлико: чистота, нигде ни пятнышка, как бывает в ухоженных казенных зданиях, где в вестибюлях и коридорах ничего, что можно сломать или украсть, но так же и ничего, что радовало бы глаз. Поднявшись на второй этаж, я постучала в дверь квартиры мисс Уотсон.

— Мисс Джеффриз! Здравствуйте, входите, пожалуйста.

В небольшой квартирке царил уютный, жилой беспорядок, чего так не хватало зданию. И в это гнездышко как нельзя лучше вписывалась сама хозяйка: миниатюрная, похожая на птичку женщина на исходе седьмого десятка, с густо напудренным лицом и пушком седых волос.

— Зовите меня Анной, — предложила я.

— Тогда вы зовите меня Аннет. — Мы перешли в крохотную, залитую солнцем и заставленную мебелью гостиную, стены которой были сплошь в фотографиях. Сводчатый проход вел в кухню. — Не хотите ли чаю?

— С удовольствием. С молоком, но без сахара, пожалуйста.

Она прошла на кухню ставить чайник, а я села на стул с подушкой на сиденье и сразу завела разговор:

— Мне очень понравился Борнмут. Я никогда прежде здесь не бывала — мы переехали в Эбботс-Ньютон всего несколько месяцев назад.

— О да, Дорсет — прекрасное место. Я живу здесь уже почти три года, с того момента, как оставила работу в школе Святого Антония. Вышла на пенсию.

— Вы всю жизнь проработали в этой школе?

— Именно так. Впрочем, как и многие мои коллеги. Для тех, кто предпочитает спокойную жизнь, отличное место. За все годы моей работы там почти ничего не случилось — кроме, разумеется, истории с Ребеккой. — Она рассмеялась, коротко и печально. — Знаете, то, что она сотворила, для всех нас оказалось больше чем шоком. Ну просто как гром средь ясного неба.

— Могу себе представить.

Аннет вошла в гостиную с двумя чашками чая на подносе. Я взяла одну, поблагодарила.

— А сколько времени вы знали Ребекку?

— С тех пор, когда ее приняли в школу. Тогда ей было шесть лет. Нет, с самого начала я ее, конечно, не знала, она была обычным, ничем не примечательным ребенком. Но когда она перешла в третий класс, я стала ее классным руководителем. Ей тогда исполнилось девять лет.

Все, что на этот момент меня интересовало, сплелось в один простой и одновременно очень сложный вопрос:

— И какой она вам показалась?

Аннет вздохнула.

— Сейчас на это ответить невероятно трудно, учитывая ее нынешнюю репутацию; когда я думаю об этом, мне кажется, что я совершенно не разбираюсь в людях. Видите ли, эта девочка мне очень нравилась, и сейчас мне ее очень жаль. Она казалась таким милым добрым ребенком, умом не блистала, зато была крайне трудолюбива и добросовестна. Она словно боялась сделать что-нибудь плохо, что-нибудь не то. И еще она выглядела страшно одинокой. После первого месяца преподавания в их классе я пришла к заключению, что она самая одинокая девочка из всех, кого я когда-либо видела.

Ее слова меня поразили. Я не просто увидела то, что знала о Ребекке, под другим углом зрения, — нет, я увидела совершенно иную картину.

— Что вы хотите сказать?.. — Я даже шевельнуться боялась в ожидании ответа.

— Чтобы как следует во всем разобраться, вам прежде всего надо понять, что в те времена представлял собой Тисфорд. Сейчас это совершенно другой город, а тогда это был замкнутый мирок. Почти все дети из школы Святого Антония жили по соседству, знали семьи друг друга, а Ребекка росла совсем в других условиях, и в школе, понятно, оказалась для всех чужаком.