Апокалипсис Томаса - Дин Кунц Страница 29

Я полагал, что освобождение ребенка усложнится, если кто-то заметит, что он нарушает указания домоправительницы, и задвинул портьеру.

— Нам даже не придется уходить из Роузленда. Мы вызовем сюда полицию. Они могут подумать, что я чокнутый, но у меня есть настоящий друг, начальник полиции в Пико Мундо. Он мне поверит и привлечет внимание местных властей.

— Нет. Только не копы. Это будет… концом всего. Ты не понимаешь, кто я.

— Так скажи мне.

— Если ты узнаешь… эти люди… они убьют тебя так, что ты станешь мертвее мертвого.

— Справиться со мной труднее, чем может показаться на первый взгляд.

Может, он хотел рассмеяться мне в лицо, но вместо этого вернулся к стулу, на котором сидел, когда я вошел в его апартаменты.

Я вновь устроился на скамеечке.

— Ты сказал миссис Теймид, что он привез тебя сюда и должен, как минимум, отвезти обратно. О ком ты говорил?

— О нем? О ком еще, как не о нем? Все это из-за него.

— Ноя Волфлоу?

— Волфлоу, — повторил он с горечью, которая копилась долгую жизнь и никак не могла звучать в устах такого мальчика.

— Он привез тебя сюда. Ты хочешь сказать, похитил?

— Хуже, чем похитил.

В его лице я встретил достойного ученика Аннамарии.

Прекрасно зная глубины зла, на которые могут опускаться люди, я внутренне сжался, готовясь к ответу на мой следующий вопрос:

— Почему ты нужен Волфлоу здесь? Чего он… хочет от тебя?

— Я его игрушка. Все для него игрушки, — голос мальчика задрожал, и под презрением, которым сочились его слова, ощущалась какая-то другая эмоция, более близкая к грусти, чем к злости, чувство трагической утраты.

Я вспомнил разговор с Генри Лоулэмом у сторожки, когда он предположил, что Аннамария нужна Ною Волфлоу для новых ощущений.

У меня сжало грудь, перехватило дыхание. Меня душило негодование. Я полагал, что говорит мальчик об извращениях.

— Я знаю, что такое ад, — он, казалось, вжался в спинку стула. — Ад — это Роузленд.

После паузы я спросил:

— Он… трогает тебя?

— Нет. Он хочет от меня другого.

Я почувствовал облегчение: хоть об этом можно не волноваться, но теперь выходило, что мальчику грозило что-то более страшное.

— Я здесь, потому что в какой-то момент он ощутил угрызения совести, — добавил мальчик.

И эта фраза выглядела странной в устах ребенка. Еще и загадочной.

Исходя из того, как протекал наш разговор, я сомневался, что мне удастся выжать из него пояснение.

Но прежде чем я успел предпринять такую попытку, мальчик заговорил вновь:

— Теперь он держит меня здесь, как доказательство того, что пределов доступного для него нет.

Раздраженный и ограничениями, наложенными на мальчика, — и на меня — Джи-пи-эс-транспондер на левом запястье, и нежеланием поделиться со мной тем, что знает, я сказал:

— Я только хочу тебе помочь.

— Я буду только рад, если ты сможешь.

— Тогда помоги мне помочь тебе. Откуда он тебя забрал? Как долго ты здесь? Как тебя зовут? Ты помнишь своих родителей, их фамилии, адрес твоего дома?

В этот момент его имбирно-карие глаза вдруг обрели невероятную глубину, — раньше такого не было, собственно, такого я не видел ни в чьих глазах, — бездонную глубину одиночества, и, заглянув в них, я мог узреть никем не виданное отчаяние, которое, как лицо Горгоны, обратило бы мое сердце в камень.

— У тебя темные волосы, но твоя мать блондинка.

Он посмотрел на меня, но ничего не сказал.

— У нее большой черный жеребец фризской породы, которого она обожает. И она скачет на нем.

— Кем бы ты ни был, ты уже слишком много знаешь, — мальчик, похоже, подтвердил то, что пыталась сказать мне призрачная наездница. — Тебе бы лучше ни с кем из них о ней не говорить. Уходи, пока они еще могут выпустить тебя. Времени осталось немного. Если ты думаешь, что тебе не грозит опасность… пойди в мавзолей. На мозаике нажми на щит, который ангел-хранитель держит над собой.

Его глаза закатились под лоб, и между веками остались белки, словно у статуи из белого мрамора. Руки соскользнули с подлокотников стула на колени, повернулись ладонями вверх.

Возможно, он впал в транс по собственной воле, а может, это состояние наступало самопроизвольно, как случается приступ у эпилептика, не принимающего необходимые лекарства. Я, однако, заподозрил, что в себя он ушел осознанно, словно хотел разобраться, а что там творится, тем самым указывая мне на дверь.

Какое-то время я наблюдал за ним, но он не менял принятого решения, и я понял, что нет смысла выводить его из транса и пытаться заставить сотрудничать со мной.

Я даже представить не мог, что человек, отчаянно нуждающийся в моей помощи, откажется иметь со мной дело после того, как мне удалось его найти.

Прежде чем уйти, я более внимательно осмотрел спальню: когда убежал туда, чтобы спрятаться от миссис Теймид, сделать этого не успел. Так же, как в гостиной, все говорило о том, что живет здесь взрослый мужчина. Преобладали темы охоты и собак. Никаких игрушек. Никаких комиксов. Никаких постеров. Никакой игровой приставки. Никакого телевизора.

Книги в переплете лежали не только на столе для завтрака, с которого домоправительница забрала поднос, но и на прикроватном столике, и на комоде. Авторы этих книг писали определенно не для девятилетнего мальчика: Фолкнер, Бальзак, Диккенс, Хемингуэй, Грэм Грин, Сомерсет Моэм…

Я заподозрил, что это не личные апартаменты ребенка и он живет здесь с кем-то еще. Но в стенном шкафу висела только детская одежда, а в ванной я увидел только одну зубную щетку и никаких бритвенных принадлежностей, без которых редко обходится взрослый мужчина.