Прохладой дышит вечер - Ингрид Нолль Страница 29

Хуго вдруг громко всхрапывает и просыпается. Его голубые глаза испуганно таращатся на меня. У него начинается катаракта, и от этого они кажутся еще таинственней.

— Ой, прости, я, кажется, заснул! Мне Ида снилась. Ох, Господи, Хуго, Хуго, а ведь раньше ты был более чутким. Из вежливости я справляюсь, был ли сон, по крайней мере, приятным?

О чем он был, уже не перескажешь, отвечает Хуго, садится и протирает глаза.

— Ида в этом сне злилась на меня, за что — понятия не имею. Но она так же бушевала, когда застала в нашем доме чужую женщину, помнишь?

Я притворяюсь, что ничего такого в жизни не слыхала, а про себя замечаю, что у каждого из нас свои воспоминания.

Так вот, Хуго принимается рассказывать, как Ида пришла однажды из парикмахерской, а в гостиной сидит какая-то незнакомая молоденькая барышня. Ида возмущенно вопрошает, кто это такая и что ей надо, а та в ответ:

— Как, а разве ваш муж ничего вам не рассказал? Он с вами разводится и женится на мне. Мы уже давно любим друг друга, и я скоро сюда перееду.

Иде на секунду становится плохо, но дар речи у нее не пропадает, и она вышвыривает нахалку вон, провожая ее всякими разными словами. После чего следует истерический припадок.

Ошарашенного Хуго приветствовал звон разбитой напольной вазы его родителей (свое приданое Ида в минуты гнева всегда берегла). Кое-как он мою сестру успокоил и попросил эту якобы любовницу описать. И выяснилось, что он знать ее не знает, никогда такой женщины не видел. Долго Хуго так распинался, пока они ни догадались поискать Идину шкатулку для украшений — ничего, конечно, не нашли. Из стола Хуго исчез также конверт с деньгами.

— Просто наглая, хладнокровная воровка, — закончил Хуго свой анекдот.

— Который час? — спрашивает он, довольный этой историей.

Уже три, мы оба забыли про наши таблетки. Вообще-то мне не слишком нравится обязанность, возложенная на меня Хайдемари. По-моему, Хуго мог бы и сам заботиться о своем здоровье.

— Ох, Шарлотта, до чего ж ты строга, — отшучивается он, — все у тебя либо хорошо, либо плохо, либо да, либо нет, всегда или никогда. Нам бы следовало друг друга поддержать, один может одно, другой — другое, так потихоньку…

— Ну да, диалог слепого с глухим, — холодно парирую я, заранее представляя, кто из нас кто.

— Пусть Хайдемари подольше остается в Мюнхене, — продолжает Хуго, — я тогда переселюсь к тебе в мансарду. Я ведь тебе особых хлопот не доставлю. А на сэкономленные деньги будем пировать каждый день.

Завтра я жду Регину с Феликсом, я их пригласила специально и совершенно официально. Они-то уж быстренько для Хуго комнату приготовят. Только вот лестница наверх больно крута…

— Тебе не нравится в гостинице?

— Да нет, ничего. Но у тебя уютнее. А главное, мы тогда сможем все время быть вместе, разве тебе не этого хочется? Мне кажется, нам многое нужно еще успеть.

Успеем ли, вот вопрос.

Мы были друзьями, любили друг друга, писали друг другу письма. Не регулярно, конечно, были долгие паузы. А теперь вот жизнь клонится к закату.

— Я очень по тебе соскучился, — признается Хуго. Я лишь киваю в ответ, но ни в чем не признаюсь. Весна на дворе, может, все изменится, начнется снова?

Хуго мечтает:

— Вот соберусь в Дармштадт, пройдусь по старым местам, надо еще на кладбище зайти.

Стоит ли? (Что-то мне без привычного послеобеденного отдыха нехорошо, устала.) Мои родители и родители Хуго, наши братья и сестры и большинство друзей нашей юности лежат на лесном кладбище. Феликс мог бы нас, разумеется, туда отвезти. Может, и нам пора уже заказать себе камушек на могилку или еще поживем?

— Что бы ты написал на моем надгробии? — Я жду от Хуго каких-нибудь романтических строчек.

Но Хуго держит речь о Генриетте Каролине, служительнице муз. Когда в 1774 году ландграфиня умерла, Фридрих Великий начертал на ее могиле: «Femina sexu, ingenio vir. Плоть женщины, дух мужчины».

Ну разве это не обо мне?

Возвышенный, утонченный прусский король когда-то сделал таким образом даме комплимент, но теперь меня это выводит из себя.

Хуго ухмыляется, видя, как меня раздражает мужская заносчивость.

Есть мне не хочется, но в шесть мы идем в отель и заказываем ужин. Суп из спаржи, язык в красном вине, персики. Половина, конечно, остается, жалко до слез. Может, попросить, чтобы остатки мяса мне упаковали «для собачки»? Хуго наверняка сочтет это неэлегантным. Было время, он слыл во Франкфурте бонвиваном, кутилой, прожигателем жизни, только в ресторанах обедал.

Ну ладно, пора домой, уже восемь вечера. Я беру такси и возвращаюсь к себе. Утром мне надо быть в форме. Хайдемари будет звонить, Регина с Феликсом приедут. Иногда приятно немного помолчать, мне даже с Хульдой разговаривать не надо. А где она, собственно? Я откидываю покрывало и обнаруживаю Хульду, уютно лежащую в моей постели. Угу, Хуго шутит. Что это, просто ребячество? Или юмор, соответствующий его возрасту? Не буду об этом думать. В девять я ложусь в кровать. В голове проносятся мысли, и все о прошлом.

После того как Антона сбил грузовик, мои свидания с Хуго закончились. Антону ампутировали правую ногу ниже колена, он пролежал в больнице несколько месяцев. Вероника винила во всем младшую сестру, к которой всю жизнь ревновала. Регина, в свою очередь, утверждала, что это сестра позвала ее на другую сторону улицы. В общем, дочки мои обвиняли друг друга, а настоящей и единственной виновницей была их мать. Я ужасно мучилась и начала в произошедшем винить и Хуго. Не знаю, понял ли он, почему я второй раз так резко порвала с ним и перестала отвечать на его письма, полные участия и поддержки.

Кончилась моя сладкая жизнь, пришло время расплачиваться. Денег снова не хватало, Антон не работал. К счастью, мне удалось устроить Регину в садик, на полдня. Я стала подрабатывать у дантиста, который уже много лет лечил нашу семью. После обеда мы с детьми навещали Антона в больнице. Он ни разу никого из нас ни в чем не упрекнул, но пребывал в глубокой депрессии, что было гораздо хуже. Он понимал, что вряд ли снова сможет работать массажистом, и вдруг почувствовал себя ненужным. Он страдал от фантомных болей после ампутации, а от обезболивающих средств еще больше погружался в депрессию.

Когда Алиса крестила свою дочку, я отказалась быть крестной матерью, чувствуя себя недостойной. Ребенка, тем не менее, назвали Констанция Франциска Шарлотта, и я долгие годы боялась, как бы мое имя не принесло племяннице несчастья.

Не могу уснуть, новый день встает передо мной как гора. Что Хуго имеет в виду, говоря: «Нам еще многое надо успеть»? Обязательно его спрошу.

Кажется, пришел мой черед выложить карты на стол. Регина и Феликс совершенно не готовы к предстоящему сюрпризу, Хуго — тоже. Господи, только бы слова нужные найти!