Хороший сын, или Происхождение видов - Чон Ючжон Страница 29

Как мне рассказала мама, она нашла меня в углу подземной парковки. Я был весь потный и спал, громко храпя. Как только я пришел в себя, она посадила меня в машину и втайне от всех выехала со стадиона. Через пять часов мы были уже в больнице у тети. Глупое положение, когда я вместо того, чтобы загладить ситуацию и объясниться с тренером, сидел перед тетей, которая мучила меня расспросами, почему я перестал принимать лекарство.

Никто не узнал, что я эпилептик и что у меня во время заплыва случился припадок. Меня дисквалифицировали и в качестве наказания запретили принимать участие в следующем соревновании. Само собой, я не смог поехать в Доху. Тренера были ужасно рассержены. Более того, мое имя стало широко известно за пределами стадиона по причине, совершенно не связанной с плаванием. Запись, которую зафиксировала снимавшая соревнования камера, на всю страну показывала, как я, словно сумасшедший, убегаю со стадиона. Скандал получился громким, потому что этот сумасшедший был перспективным спортсменом, как комета, появившаяся недавно на спортивном небосводе.

Но произошедшее совершенно не означало, что я должен поставить крест на спортивной жизни. Если бы я сказал тренерам правду, они могли бы меня простить. Я очень этого хотел. Меня не слишком пугало, что о моей болезни узнают другие, ведь стыд развеется в один миг, а спорт был всей моей жизнью. Я хотел его сохранить. Хотел снова плавать. Ради этого я был готов полностью открыться кому угодно. Я бы не жаловался, даже если бы мне всю жизнь пришлось ходить с кандалами.

Я верил, что моя мама солидарна со мной. Верил, что она простит меня, ведь это была всего лишь моя первая ошибка. А она всегда так жертвенно помогала мне. Видела, как я преодолеваю колоссальные трудности и тренируюсь. Она лучше всех знала, что значило для меня плавание. Однако я ошибался. Мама, напомнив данное мной обещание, когда я начал заниматься плаванием, сказала, что запрещает мне тренироваться. И добавила, что решила это уже тогда, когда увозила меня со стадиона. Казалось, она все это время только и ждала подходящего момента.

Никакие мои оправдания не смогли изменить ее решения, никакие мольбы не трогали ее сердце. Я плакал и стоял на коленях, обвинял ее в том, что ей просто стыдно из-за того, что ее сын — эпилептик, угрожал в таком случае бросить школу. Я даже объявил голодовку, пока не потерял сознание от истощения. Она все равно была непреклонна. А когда она в одностороннем порядке известила тренера о том, что я больше не буду заниматься, и тот приехал к нам домой, она не пустила его на порог. Она не поддалась и тогда, когда Хэджин, которого она очень любила, пытался ее переубедить. Мама была железной женщиной, которая ни перед чем не колебалась, ни за что не оттаяла бы и не изменила свое решение.

Я сам пошел к тете. Впервые с тех пор, как она начала меня лечить. Я спросил ее, появится ли у меня какая-нибудь смертельная болезнь, помимо эпилепсии, если я продолжу после пятнадцати лет заниматься плаванием? Я сказал ей, что без такой причины мама вряд ли стала бы запрещать мне плавать. Тетя выслушала меня от начала до конца. На ее лице была улыбка, похожая на ледяную стену, от которой все скользит и отражается. «Зачем же ты бросил лекарство?» — спросила она меня.

В мире есть такие женщины, которых вообще невозможно любить. Даже когда они улыбаются, очень хочется растянуть их рот до ушей и порвать его. Я чесал колено указательным пальцем и вытащил свой козырь. Я рассказал ей, почему перестал принимать лекарства, и попросил сохранить это втайне от мамы. Это тоже было впервые, когда я искренне чем-то с ней поделился. Я рассказал ей о своей мечте и причине, по которой должен плавать, о воле, которая помогает мне не сдаваться не смотря на болезнь. Я попросил тетю, чтобы она переубедила маму.

На следующее утро мама позвала меня в гостиную. Я со всей уверенностью могу сказать, что никогда больше не чувствовал такого напряжения, как в тот момент. Я так сильно боялся и дрожал, что, когда сел напротив нее, мне показалось, что мои опущенные веки дергаются. Ладони были мокрыми от пота. Мама, посмотрев на меня, заговорила:

— Если ты будешь продолжать плавать, припадок может начаться именно в воде.

Ее голос был мягким, но очень решительным. Я почувствовал головокружение, очень хотел сказать, что этого не случится, но не смог открыть рот.

— Человек, который однажды перешел границу, сделает это еще раз, потому что он знает, что за ней находится. Ты будешь прекращать прием лекарства снова и снова, потому что без него твое тело летает и ставит новые рекорды.

Я поднял голову и посмотрел ей в глаза. В них я прочитал две вещи — мама ни за что не передумает, и тетя не сдержала свое обещание.

— Мне очень страшно. До такой степени, что хочется умереть, — в голосе мамы чувствовался плач. — Твой брат и папа погибли, утонув в море. На моих глазах. В тот день на соревнованиях в Ульсане я испугалась, что потеряю и тебя — единственного сына…

Глаза, которые пытались смотреть мне в лицо, были полны слез. Я сильно сжал зубы. Я, конечно, не мог в той же мере, как она, почувствовать ее страх. Но мог понять разумом. Да, возможно. Возможно, ей было очень страшно. Однако почему я должен стать козлом отпущения? А просто наблюдать, как я страдаю от побочных эффектов при приеме лекарства — это нормально? Мама все-таки аннулировала мое членство в клубе. Оставив последнюю надежду, я сложил в большую картонную коробку все, связанное с плаванием. Медали, альбомы с вырезками из газет, фотоальбом, спортивную одежду для тренировок и соревнований и даже полотенца. На глазах у мамы я отнес этот ящик на крышу и сжег. Мне очень хотелось спросить ее: Теперь ты довольна?

Было не так сложно вновь превратиться в обычного школьника. Занимаясь спортом, я не забросил учебу, поэтому нужно было просто взять сумку и пойти в школу. Я не создавал в школе проблем. Я решил, что, не будучи отличником, надо хотя бы стать образцовым хорошистом и жить себе спокойно. В то время я хотел только одного — до конца жизни жить, сидя на шее у мамы. Я считал, что это моя месть ей.

Весной следующего года я изменил свое мнение. Меня сильно взволновал один абзац в книге, которую я случайно нашел в комнате Хэчжина.

В суде решаются два вопроса. Первый: достаточно ли для принятия решения о виновности доказательств, предоставленных прокуратурой. Он совсем не имеет отношение к морали. Принимая решение, виновен или не виновен человек, нельзя подходить к делу, как священник. Второй вопрос возникает, когда подсудимого уже признали виновным и нужно изменить меру наказания. Здесь как раз самое важное — насколько преступление виновного серьезно и соответствует мере наказания. Эти вопросы связаны с моралью. Необходимо узнать, какую жизнь прожил виновный, что он испытал в своей жизни и какие проблемы его окружали.

«Например, авторитетный врач зарубил топором и расчленил жену, с которой душа в душу прожил сорок лет; везучий вор, который дважды грабил банки, но к нему применили более мягкое наказание, чем он заслуживал; красавица скрипачка, убившая своего младшего брата в ванне и покончившая с собой». Эту книгу написал один адвокат, когда-то защищавший этих людей. Я истолковал его слова следующим образом: мораль — это умение сочинить логичную историю, в которую можно поверить.