Вилла Пратьяхара - Катерина Кириченко Страница 28

Отливающая на солнце лысая голова несколько раз наклоняется в ответ, при каждом кивке слишком сильно уходя в плечи — парень будто бы кивает вместе с плечами и верхом спины, — потом следуют несколько неуверенных шагов в мою сторону. Мне кажется, Сэм меня слегка боится.

— Утро, — соглашается он.

— Я все время хотела спросить, откуда у тебя такое не немецкое имя?

— От родителей. — На его лице написано искреннее удивление. — Откуда ж еще?

— Ну да, — улыбаюсь я.

Сэм переминается с ноги на ногу и запускает палец в нос. Получается это у него настолько естественно, что даже не вызывает никакого протеста. Слегка повернувшись так и сяк, палец выныривает обратно, и немец чуть щурится, разглядывая ноготь. Я начинаю жалеть, что затеяла этот пустой разговор.

Оставшись удовлетворен изучением ногтя, Сэм поднимает на меня ясные глаза:

— Ты плаваешь хорошо. Я тебя каждое утро вижу. До-о-олго так плаваешь, — с уважением произносит он.

Я опять киваю.

— А я не умею…

— Плавать не умеешь? Совсем?

Он растерянно крутит головой.

— Совсем. Никак. Как топор. Там, откуда я, нет моря.

— А откуда ты?

— Из Веилхэйма. Там ничего нет. Несколько домов и поля. Пешком до Швейцарии.

— И озера нет?

— Есть. На автобусе надо. Но это далеко. Я работать должен.

— А где ты работаешь?

Лицо озаряется приятным воспоминанием.

— За коровами смотрю.

— А как за ними смотрят?

— Утром рано, в пять, иду открывать ворота. Они гулять должны. На траве. Вечером загоняю их и закрываю ворота. И мыть там много надо. Доить. Много работы. Коровы смешные такие. А весной! Трава молодая еще, и у них от нее понос. И так стоишь, а она как даст! Тебе прямо в лицо может! Прямо на четыре метра может струю пульнуть! Ну она ж не виновата. Это у нее от молодой травы. И… — раз! — и ты весь в говне!

Немец смеется как ребенок. К нему подскакивает собака, лижет его большую грубую ладонь, трется о добрую ногу, изо всех сил дружит, виляет ободранным дворняжецким хвостом.

— А ты где работаешь? — спрашивает Сэм отсмеявшись.

«У меня большой салон итальянских дизайнерских светильников», — почти срывается у меня с языка, но мне не хочется обескуражить немца разницей в наших социальных положениях, и я поспешно вру:

— Нигде.

И только когда парень с увивающейся вокруг его ног собакой через несколько минут отходит прочь, я понимаю, что сказала чистую правду. День немедленно меркнет. Отряхнувшись, я вскакиваю на ноги и отправляюсь домой. В голове крутятся разрозненные образы: мой салон на Ленинском проспекте, спящие в зоопарке медведи, немецкие поля и здоровые европейские коровы с поносом от чрезмерно экологической травы…

То ли под воздействием утреннего разговора, то ли из нежелания спускаться на пляж, где придется общаться с Ингрид, зациклившейся на моем интересе к французу, я решаю посвятить сегодняшний день простым незамысловатым занятиям.

Для начала я отправляю незваную делегацию, состоящую из Май, Ну и Боя, обратно по домам.

— Мы надо убивать животное! — протестуют они.

— Что?

— Убивать животное!

Мне под нос суется баночка с отравой для мышей.

— А-а-а. Дошло. Нет, не надо убивать животных. Варварство какое! По домам расходимся, живо, по домам!

Знаю я уже этих тайцев, за пять минут насыплют везде отравы, да так, что будет по дому не пройти, и весь в ней потом перепачкаешься, а сами разлягутся в гамаке изучать «Cosmopolitan». Их быстрый тайский треп полностью вышибает из меня остатки утреннего транквилити.

— Массаж?

— Не надо массаж. У меня от вашего ароматического масла все тело потом чешется.

— Готовить мадам еда?

— Еда? Нет, я яичницу себе на завтрак сделаю.

— Яйца нет. Рис есть.

— Не надо рис! Сколько раз в день человек может есть рис?!

Девицы обескуражены. На их азиатский взгляд, рис можно есть три раза в день.

— Может, Бой покупать арбуз? — предлагают они.

Арбуз — дело вообще-то хорошее. Я немного думаю и уступаю:

— Хорошо. Сейчас уходите, а попозже пусть Бой притащит арбуз. И воды из лавки захватит. И яиц тогда уж тоже. А пока, давайте, давайте, идите. Я хочу побыть одна.

Следующие несколько часов я брожу по дому с тряпкой, делая вид, будто сосредоточенно ищу пыль. На самом деле пыли нигде почти нет, видать девицы все-таки в перерывах между ловлей вшей ее протирают. Спускаться на пляж к Ингрид мне неохота, в лавку я не пойду по той же причине: дорога туда проходит мимо Лучано, и чрезмерно общительная шведка меня непременно заметит. В доме никакой работы для меня не находится. Полуденная жара сгоняет с меня струи пота, солнце светит неимоверно, даже курить не хочется, и тихо плещущееся под моими скалами море притягивает меня как магнитом. Утренний ветер стих так же внезапно, как до этого и появился, и по дому расплывается изматывающий зной. Воздух застыл в неподвижности, даже мои немногочисленные растения замерли в кадках, птицы и те попрятались куда-то, и до меня не доносится ни одного звука кроме призывно ласкающихся о берег волн, сулящих покой и прохладу в этом тропическом аду, да изредка недовольно бурчит в животе нарастающий голод. Выгнав таек, я осталась без завтрака, не называть же пару тостов — нормальной едой?

Напялив резиновые тапочки для дайвинга, я по-паучьи, на всех четырех, пытаюсь спуститься с камней у дома к манящей прохладе залива, но чертовы кораллы и тут испортили всю жизнь: пальцы то и дело колются о костяные наросты — достаточно жесткие, чтобы уколоть до крови, но недостаточно крепкие для того, чтобы служить хорошей опорой. Через пять минут я уже вся поцарапана, руки кровоточат, на колене довольно ощутимо щипит внушительный порез, а пот заливает глаза. Исчертыхавшись, я прихожу к выводу, что дикая природа не для горожан. И вообще не для людей. Купаться с таких скал могут только чертовы крабы, которыми, кстати, тут все просто кишит. Надо б попросить Боя их наловить. Голодный желудок немедленно урчит, предвкушая морепродукты.

В конце концов, я кое-как разворачиваюсь и неуклюже плюхаюсь в море. Ласковое, мягкое со стороны, оно встречает мое рухнувшее с трехметровой высоты тело стальным ударом. Я напоминаю себе Робинзона Крузо в начале романа, еще до того, как он овладел премудростями дикой жизни — голодная, оцарапанная, без всякого удовольствия гребущая подальше от камней, о которые можно ненароком и разбиться.

Как я вылезаю обратно, лучше вообще не рассказывать.

Когда троица моих прислужников появляется через пару часов с громадным арбузом под мышкой, я даже в глубине души рада. Предусмотрительно занятый мной перед их приходом гамак раскачивает меня в тени навеса. Я посылаю тайкам лучезарную улыбку: «Cosmopolitan» я спрятала. К трем часам дня мой желудок уже согласен на любой пад-тай-сой-мэй, но выясняется, что на обед его ждет курица-карри. Какая издевка судьбы! Не от нее ли я убежала из Москвы?