Таинственная река - Деннис Лихэйн Страница 28

Надин Маркус, младшая дочь Джимми и Аннабет, в то воскресное утро впервые в жизни направилась к Святому причастию в церкви Святой Сесилии в Ист-Бакингеме в «Квартирах». С ладонями, сложенными вместе от запястий до кончиков пальцев, под фатой и в белом платье, похожая на девочку-невесту или на снежного ангела, Надин плавной походкой шествовала по проходу вместе с другими сорока детьми, большинство из которых все время сбивались с шага и наталкивались на идущих впереди.

Возможно, это просто казалось Джимми, и он единственный из всех присутствующих здесь прихожан обратил на это внимание. Он, конечно же, пристрастно относился к своему чаду, но был уверен в том, что даже походка девочки выделяла ее среди всех причащающихся. Другие дети в такой день, независимо от того, что они чувствовали, обычно разговаривали между собой, кричали и даже сквернословили, стоя перед родителями, требовали то одного, то другого, демонстрируя полное отсутствие какого бы то ни было уважения к старшим; были среди них и такие, кто просто стоял и смотрел перед собой неподвижным взглядом полубезумных глаз фанатиков, целые дни проводящих перед экраном телевизора, или перед экраном компьютерного монитора, или попеременно то того, то другого. Они напоминали Джимми игроков в пинбол — то они, расстреляв все шары, становились вялыми и пассивными; то, снова готовясь стрелять, склоняли головы набок, а потом судорожно водили ими из стороны в сторону. Стоило им попросить что-то, они сразу получали просимое. А если нет, то просьба повторялась, но уже более громким голосом. Если все-таки в ответ звучало твердое «нет!», то поднимался крик. И их родители — все как один недоноски, в этом Джимми был уверен — обычно сдавались.

Джимми и Аннабет безумно любили своих девочек. Они работали не жалея себя, чтобы обеспечить им безоблачную жизнь, и делали все, чтобы девочки были счастливы и понимали, что их любят. Однако существовала граница, правда, не всегда четкая, между тем, что можно и что нельзя, и Джимми делал так, чтобы его девочки ясно понимали, где проходит эта граница.

Вот, к примеру, эти два мелких сопляка, стоявших сейчас позади скамьи, на которой сидел Джимми, — мальчишки толкались, громко смеялись, не обращая никакого внимания на шиканье монахинь; видя, что на них обращают внимание, маленькие наглецы вообще распоясались, а некоторые взрослые недоумки во весь рот улыбались, глядя на их идиотские выходки. Господи боже мой! В то время, когда Джимми был в их возрасте, родители таких придурков вышли бы вперед, взяли их за волосы, пригнули их головы к земле так, чтобы их задницы оттопырились, и всыпали бы им от души, приговаривая шепотом, что это только вступление, а вот дома они получат по полной.

Джимми, который ненавидел своего отца, знал множество способов, как досадить ему, но всегда находил массу возможностей сделать это так, чтобы окружающие ничего не заметили. Ребенок сознает, что родители любят его и одновременно являются для него главными советчиками и наставниками; что правила, ограничивающие их поведение, существуют не для какого-то случая или ситуации — нет, их надо соблюдать всегда; и что быть привлекательным для окружающих и быть крутым вовсе не одно и то же.

Конечно, ты можешь, придерживаясь всех этих правил, вырастить хорошего ребенка, и все равно он доставит тебе неприятности и огорчения. Как Кейти сегодня. И дело ведь не в том, что она никогда не проявляла большого рвения к работе, сейчас все выглядело так, как будто ей вообще начхать на первое причастие ее младшей сестры. О чем она, черт возьми, думает? Вообще ни о чем, если так поступает.

Повернувшись и снова начав наблюдать за Надин, идущей по проходу, Джимми почувствовал такую гордость, что гнев на Кейти (да и, что скрывать, некоторое волнение, небольшое, но постоянно тревожащее душу) немного поулегся, хотя он знал, что успокоение это временное. Первое причастие — это значительное событие в жизни католического ребенка, день, когда надо наряжаться по-особому; все относятся к тебе с обожанием, хлопочут и лебезят вокруг тебя, а после церемонии ты вместе со всеми идешь в ресторан отмечать это событие — и Джимми был убежден, что необходимо делать все для того, чтобы такие события оставались в памяти детей, а значит — отмечать их надо радостно и торжественно. Вот поэтому-то отсутствие Кейти и взбудоражило его так сильно. Ей девятнадцать, пусть так, поэтому жизненные дела ее младшей сестры волнуют ее несравнимо меньше, чем парни, тряпки и тайное посещение баров с явно сомнительной репутацией. Джимми понимал это, поэтому он старался не докучать Кейти излишней опекой, но сейчас пропустить такое событие, особенно если вспомнить, как он старался отметить такое же событие в ее жизни, это уже, черт возьми, ни в какие ворота…

Он чувствовал, как гнев закипает в нем снова; знал, что, как только увидит ее, между ними снова начнутся «дебаты» (так Аннабет называла выяснения отношений между ними), а они нередко случались в последние пару-тройку лет.

Как бы там ни было, сейчас ему не до того.

Потому что сейчас Надин почти вплотную подошла к скамейке, на которой сидел Джимми. Аннабет заранее взяла с Надин обещание, что девочка, проходя мимо отца, не будет смотреть на него, дабы не нарушать торжественность таинства какой-нибудь легкомысленной девчоночьей выходкой, но Надин все-таки взглянула — бросила один быстрый мимолетный взгляд, вполне достаточный для того, чтобы Джимми понял: дочь решила показать, что любит отца, несмотря на риск вызвать этим взглядом гнев матери. Она не сделала ни единого движения, чтобы покрасоваться перед своим дедушкой Тео и шестью дядьями, сидевшими на скамье позади Джимми, и Джимми оценил это: она остановилась как раз на границе, не переступив ее. Зрачок ее левого глаза смотрел на него из самого угла, Джимми видел это сквозь вуаль; он едва заметно помахал ей тремя пальцами, прижатыми к пряжке поясного ремня, и сложил губы так, как будто беззвучно произносил «ш-ш-ш!».

Надин вдруг улыбнулась, да такой улыбкой, которая не подходила ни к ее вуали, ни к платью, ни к туфлям; от этой улыбки у Джимми кольнуло сердце, заволокло пеленой глаза, подкосились колени. Его женщины — Аннабет, Кейти, Надин и Сэра — могли без всякого труда вызвать у него такое состояние, обняв его колени, или улыбнувшись ему, или посмотрев на него по-особому и тем самым заставить его смягчиться.

Надин опустила глаза и стиснула челюсти, чтобы придать серьезное выражение своему личику, но Аннабет успела понять, что произошло. Она со всего маху двинула Джимми локтем в левый бок. Он, чувствуя, что лицо его краснеет, повернулся к ней и спросил:

— В чем дело?

Аннабет метнула на него злобный взгляд и прошипела, что его задницу ждет мало приятного, когда они вернутся домой. После этого она, гордо подняв голову, устремила взгляд вперед, перед собой. Губы ее были плотно сжаты, хотя уголки их слегка подрагивали. Джимми знал, что ему следует делать, а именно спросить: «В чем дело?»; спросить невинным мальчишеским голоском, и Аннабет сдастся и растает, потому что в церкви тоже есть что-то такое, что вызывает смех, и это что-то Джимми воспринимает как великий дар: с его помощью он смешит своих дам, а как и где это происходит, уже не важно.