Декстер в деле - Джеффри Линдсей Страница 28

На следующее утро кое-что прояснилось.

На работу я пошел усталый, но довольный тем, как хорошо вчера потрудился. Только устроился с чашкой кофе за столом, приготовившись одолеть гору бумажек, как в дверь просунулась голова Винса Мацуоки.

— Декстер?

— Собственной персоной, — отозвался я с подобающей скромностью.

— Слыхал? — спросил он с противной ухмылочкой.

— Чего только не услышишь, Винс, — вздохнул я. — Вот ты что имеешь в виду?

— Протокол вскрытия, — сказал он и выжидательно воззрился на меня, ничего не добавив, что меня порядком взбесило.

— Ладно, Винс. О каком-таком протоколе вскрытия я не слыхал, который перевернет всю мою жизнь?

Он нахмурился:

— Чего?

— Нет, — сдался я, — не слыхал. Расскажи мне, пожалуйста.

Винс потряс головой и пробормотал:

— Нет, ты сказал не так… Ну ладно, помнишь эти трупы шизанутые, нафаршированные фруктами и все такое?

— На пляже и в «Эльфийских садах»?

— Точно. Потащили их в морг на вскрытие, а в морге все такие: ух, кто к нам вернулся!

Не знаю, замечали ли вы подобное? Порой два человеческих существа способны вести беседу, при том что один или даже оба участника понятия не имеют, о чем речь. Сейчас я оказался вовлечен как раз в такую мозголомную дискуссию, которая меня безумно раздражала.

— Винс, пожалуйста, ясно и коротко расскажи мне, что ты хочешь, или я тебя вот этим стулом тресну по лбу!

— Я же тебе говорю! В морге заявили: тела у них украли, а теперь, мол, возвращают.

Весь мир как будто чуть накренился; серый, плотный туман охватил предметы, мешал вздохнуть.

— Трупы выкрали из морга? — переспросил я.

— Ага!

— То есть они уже были мертвые, а потом трупы кто-то украл и сотворил эту гадость?

Винс кивнул:

— В жизни большей дикости не слышал! Нет, правда, вот ты станешь красть тела из морга? Будешь с ними развлекаться?

— Выходит, тот, кто это сделал, их не убивал… — проговорил я.

— Нет, все четыре — несчастные случаи, они там просто на полках лежали.

Ненавижу случайности. Это то, из-за чего меня когда-нибудь поймают. Ведь, несмотря на умный план и всевозможные предосторожности, в безумном мире хаотических сплетений всегда есть место для несчастных случаев!

Вот как теперь. Буквально вчера вечером я заполнил с полдюжины мусорных пакетов кое-кем случайно невиновным.

— Значит, не убийство…

Винс пожал плечами.

— Все равно уголовщина, — отозвался он. — Кража трупов, осквернение мертвых… Угроза общественному спокойствию. Короче, противозаконно!

— Вроде как переход улицы в неположенном месте, — заметил я.

— Только не в Нью-Йорке. Там это обычное дело.

Впрочем, сообщение о повадках нью-йоркских пешеходов нисколько меня не ободрило. Чем больше я думал о случившемся, тем больше меня охватывали настоящие человеческие эмоции, а думал я весь день напролет, никак не мог отвлечься. В горле застыл какой-то странный ком, мешавший дышать. Я никак не мог стряхнуть с себя бессмысленную, неопределенную тревогу и все гадал: уж не так ли ощущается вина? Понимаете, если бы у меня была совесть… мучила бы она меня сейчас? Все это было очень неприятно и совершенно мне не нравилось.

А главное, бессмысленно! В конце концов Дончевич все-таки пырнул ножом Дебору! И если она выжила, то вовсе не от недостатка стараний с его стороны. Он явно замешан в чем-то еще.

Тогда с чего мне что-то «чувствовать»? Легко обычным людям сказать: «Я поступил неправильно и чувствую себя виноватым». Но можно ли так говорить холодному, бездушному Декстеру? Начать с того, что я вообще не чувствую. Больше того: если бы я что-нибудь и почувствовал, существует определенная вероятность того, что чувства мои большинство сочли бы в том или ином роде плохими. Наше общество не одобряет и не поощряет такие эмоции, как Нужда убивать или Удовольствие от нанесения ножевых ранений.

Неужели это малозначимое, импульсивное расчленение способно вытолкнуть меня за грань бесстрастности, утопить в смятении человеческих чувств? Ведь сожалеть мне не о чем: ледяная и непробиваемая логика великого интеллекта Декстера раз за разом приводила меня к одному и тому же выводу: Дончевич — потеря небольшая, к тому же он и в самом деле пытался убить Дебору. Что ж мне теперь, ради собственного успокоения надеяться, что она не выживет?

И все-таки что-то меня царапало, не отпускало с самого утра и весь день, до обеденного перерыва, когда я поехал в больницу.

— Здорово, парень, — устало произнес Чатски. — Практически без перемен. Пару раз глаза открыла. Мне кажется, она чуть-чуть окрепла.

Я уселся на стул по ту сторону кровати.

Дебора не выглядела сколько-нибудь окрепшей. Она лежала бледная, едва дыша, ближе к смерти, чем к жизни.

Я видел такое выражение лица и раньше, много раз, но Деборе оно не шло. Оно предназначалось для людей, которых я специально для этого отбирал, для тех, кого сталкивал по темному склону в пустоту в качестве награды за творимое ими зло.

Буквально прошлой ночью я видел такое выражение лица у Дончевича. И хоть его я выбрал не специально, сразу понял, что как раз ему-то оно очень подходит. Из-за него моя сестра лежит вот так, и этого достаточно.

Здесь ничего не всколыхнуло бы несуществующую душу Декстера.

Я выполнил свою работу, удалил плохого человека из бурлящего угара жизни, отправил на свалку — там ему и место. Пусть незапланированно — все равно справедливо и по заслугам, как сказали бы мои коллеги из правоохранительных органов. Коллеги вроде Исраэла Сальгеро, которому теперь не придется трепать Дебору и портить ей карьеру лишь потому, что какой-то лысый идиот поднял шумиху в прессе.