Сто шесть ступенек в никуда - Барбара Вайн Страница 28

Чуть больше ста лет назад Джордж Хантингтон описал болезнь, которую наблюдал у некоторых семей из Новой Англии. Эти люди были потомками иммигрантов, приехавших в семнадцатом веке из деревни Бьюрес. Насколько мне известно, среди моих далеких предков есть женщина из Бьюреса.

Существует специальный тест, позволяющий определить, станете вы жертвой болезни Хантингтона или нет. Он очень сложный, и для него требуются образцы крови, причем не только вашей, но также нескольких родственников, не менее семи. У меня нет семи живых родственников с той стороны. Все они умерли от хореи Хантингтона.

Когда-то нас было много. Моя бабушка имела шестерых детей. Ее отец умер в возрасте тридцати пяти лет, но не от болезни Хантингтона, а от полиомиелита, который в то время называли детским параличом. Мать бабушки смутно вспоминала, что ее свекровь страдала от какой-то хвори, которую ошибочно называли «пляской святого Витта» и от которой тряслись руки и ноги, но не знала, что болезнь наследственная и что ее муж тоже стал бы ее жертвой, останься он жив. Не знала, что болезнь могут унаследовать дети. Трое унаследовали. У бабушки симптомы хореи появились вскоре после рождения шестого ребенка, когда ей исполнилось тридцать. У каждого из шестерых детей вероятность заболеть составляла пятьдесят процентов. Не больше и не меньше, поскольку определяется это сочетанием генов. Если один из родителей болен, то шансы у вас пятьдесят на пятьдесят. Если оба родителя здоровы, то вы не заболеете. У моей матери первые симптомы — неадекватное поведение и недомогание — появились в тридцать шесть. Одна из ее сестер умерла от дифтерии в детском возрасте. Была ли у нее болезнь Хантингтона? Двое других детей, брат и сестра, заболели, и оба умерли раньше моей матери. У остальных сестер детей не было, и они даже не выходили замуж, не осмелились, хотя обе не заболели и живы до сих пор. Из моих родственников в живых остались только они, хотя если бы тест появился двадцать лет назад, то я, возможно, набрала бы необходимое количество образцов крови: Дуглас, который был сыном бабушкиной сестры, тоже больной, кузина Лили, дочь другой больной сестры бабушки, моя мать, ее сестры, одна из которых уже умирала, и сумасшедший дядюшка. Маловато, но могло и хватить.

Если бы тест существовал, если бы я рискнула его пройти и если бы он оказался отрицательным, как сложилась бы моя жизнь? Достигла бы я большего или меньшего и что бы делала не так? Может, нарожала бы детей и написала другие, лучшие книги? Хотя какой смысл об этом говорить? Тогда теста еще не было, а теперь родственников почти не осталось, а я сама балансирую у последней черты — через два или три года все окончательно выяснится, в ту или иную сторону.

Первые три книги я написала в доме Козетты. Самую первую печатала на старой пишущей машинке Дугласа на верхнем этаже дома в комнате без полноценного балкона, где меня не мог отвлекать шум над головой. Книга была написана быстро и плохо, грешила сенсационностью, изобиловала насилием и грубым сексом. Я не могу обижаться на Айвора Ситуэлла, который как-то, значительно позже, заметил: «Все еще штампуешь их, Элизабет?»

Но до этого было еще далеко. Я хотела стать учителем, собиралась писать диссертацию по Генри Джеймсу. Айвор все еще жил с Козеттой, делил с ней постель, оскорблял и пытался вытянуть деньги на поэтический журнал. В отношении журнала она проявила необыкновенное упрямство. Козетта отличалась упрямством и, как ни странно, деловой хваткой — вероятно, это качество перешло к ней от Дугласа. Как бы то ни было, она хотела увидеть цифры и поговорить с людьми, которые вместе с Айвором будут участвовать в этом предприятии, прежде чем, как она выражалась, «отдаться». Этих людей было двое. Одна из них женщина, теперь замужняя — по словам Айвора, его бывшая «возлюбленная», — автор либретто к мюзиклу, который шел в Америке, в круглом театре со сценой в центре. Второго, который имел какое-то отношение к сатирическому журналу «Прайвит ай», звали Уолтер Адмет, и именно в его доме снимала комнату женщина, очаровавшая Айвора, женщина по имени Крис или Кристина.

Сама не знаю почему, но я вдруг выбрала окольный путь. Заранее решила, что та красавица не может быть Белл, и вбила себе в голову, что «мою» Белл зовут Исабель, хотя описание Айвора в точности совпадало с ее внешностью, до мельчайших деталей и нюансов. Я вполне могла попросить Эльзу Львицу, с которой часто виделась и которая регулярно приходила в «Дом с лестницей», чтобы та узнала у семьи Тиннессе, живет ли еще Белл Сэнджер в их коттедже. Если уж на то пошло, я могла сама позвонить Фелисити Тиннессе. После того Рождества мы один или два раза сталкивались с ней на вечеринках у Эльзы. Наверное, я этого не сделала потому, что жаждала сильных чувств, хотела пережить шок узнавания. Мне так кажется, хотя точно сказать не могу. Несомненно одно — несмотря на мимолетность нашей встречи, я чувствовала, что уже неразрывно связана с Белл и ее жизнью.

Поэтому когда Козетта предложила пригласить на ужин в дом на Аркэнджел-плейс Уолтера Адмета и женщину, с которой он жил, я воспротивилась. Сначала Козетта сказала только мне, поскольку в комнате больше никого не было, кроме Тетушки, что могло считаться большой удачей — или так только казалось, хотя, как выяснилось, правильно, — поскольку Айвор, верный себе, немедленно ухватился бы за этот шанс, пытаясь что-нибудь вытянуть из Козетты для себя или для кого-то из знакомых. Потом я часто думала, что было бы, если бы Козетта не согласилась сначала позвонить Адмету и предложить встретиться у него, а потом, если он ей понравится, пригласить на ужин, если бы отвергла эту идею, что вполне могла бы сделать и часто делала под влиянием своих представлений о гостеприимстве. Неужели я отправилась бы одна на Глостер-плейс в поисках Белл? Вряд ли. Это непросто, потребовало бы безрассудства, которым я не обладаю и никогда не обладала. Я бы отступилась, забыла о Белл, а в жизни Козетти никогда не было бы ни счастья, ни трагедии, ни высокого окна с узким карнизом.

— Не думаю, что я на это способна, дорогая, — сказала Козетта. — Навязаться к кому-то в гости… — с сомнением прибавила она. — Как можно?

В ее устах это прозвучало так смешно — к ней в дом все приходили без приглашения, когда вздумается, — что не выдержала даже Тетушка. Она поймала мой взгляд, а затем осторожно, боясь обидеть, засмеялась своим старческим, дребезжащим смехом.

— Можно ему позвонить, — предложила я. — Представлюсь твоим секретарем.

— Нет, нет. — Козетта была в ужасе. — Тогда меня примут за человека, который держит секретаря. Мне кажется, он принадлежит к настоящей богеме.