Жертвоприношения - Пьер Леметр Страница 27

Флоранс уже теряет терпение, медсестры исходят злостью. Интерн заканчивает осмотр, улыбается Анне и просит принести костыли. У персонала создается впечатление, что их предали.

Камиль смотрит на Анну, она просто висит на костылях, с двух сторон поддерживаемая за плечи медсестрами.

Идет она медленно, но идет. Сама.

10 часов

— Здесь вам не комиссариат…

Кабинет в неописуемом беспорядке. А его хозяин — хирург. Надо надеяться, что в голове у него больший порядок.

Юбер Денвиль — глава травматологической службы. Накануне они встретились на черной лестнице, когда Камиль преследовал фантомного убийцу. На первый взгляд невозможно сказать, сколько ему лет. Сегодня — пятьдесят. Легко. Седые волосы лежат естественными волнами, понятно, что они предмет его гордости, знак неотразимой, но стареющей мужественности. Это не просто прическа, это концепция восприятия мира. Руки ухожены — маникюр. Такие мужчины носят голубые рубашки с белым воротничком и платочек в верхнем кармашке пиджака. Стареющий красавец. Он, должно быть, перетрахал половину персонала травматологии и свои победы, имеющие скорее статистический характер, относит за счет собственного обаяния. Халат у него всегда безукоризненно выглажен, но сам он не выглядит таким одуревшим, как вчера на лестнице. Скорее наоборот, авторитарен. Впрочем, он разговаривает с Камилем, занимаясь чем-то другим: не стоит терять времени, если не о чем разговаривать.

— И я тоже, — говорит Камиль.

— Что — и я тоже?

Доктор Денвиль поднимает голову, хмурится. Он обижается, когда чего-то не понимает. Не привык. И прекращает рыться в своих бумагах.

— Я говорю, что тоже не хочу терять времени, — продолжает Камиль. — Вы очень заняты, но так получается, что у меня тоже работы хватает. У вас есть обязанности, у меня тоже.

Денвиль кривится. Не очень убедительные аргументы. И снова возвращается к своим административным раскопкам. И поскольку этот недомерок-полицейский все еще не закрыл за собой дверь, раз он еще не понял, что беседа закончена:

— Этой пациентке нужен отдых, — бросает наконец Денвиль. — Полученная травма весьма серьезна. — Тут он поднимает взгляд на Камиля. — Это чудо, что она жива, она могла быть в коме. Могла умереть.

— А могла находиться у себя дома или на работе. Или могла бы купить, что наметила. Все дело в том, что она встретила на своем пути одного типа, который тоже не хотел терять времени. Такого как вы. Он тоже думал, что его дела значительно важнее, чем у других.

Взгляд Денвиля просто впивается в Верховена. Майор понимает, что ситуация мгновенно переменилась: перед ним уже не врач с седой шевелюрой, а расхорохорившийся петух, готовый отстаивать свое превосходство. Тяжело.

Денвиль мерит Камиля взглядом:

— Я прекрасно знаю, что полиция считает, будто может делать повсюду, что ей заблагорассудится, но наши палаты не помещения для допросов, майор. Это больница, а не учебный полигон. То вы бежите сломя голову по коридорам, пугаете персонал…

— Вы думаете, что я совершаю у вас пробежки?

Денвиль ничего не слышит:

— И если эта пациентка представляет опасность для себя или для больницы, вы должны перевести ее в другое место, более надежное. Или же вы оставляете нас в покое и даете работать.

— У вас сколько мест в морге?

Денвиль от удивления дергает головой — вылитый петух с птичьего двора.

— Я спрашиваю, — продолжает Камиль, — потому что, пока эта женщина не будет допрошена, судья не сможет отдать распоряжение на ее перевод. Вы не оперируете, если есть сомнения, мы тоже. Наши задачи во многом схожи. Чем позднее производится оперативное вмешательство, тем больше может быть потерь.

— Мне ваши метафоры, майор…

— Выскажусь яснее. Возможно, убийца разыскивает эту женщину. Если вы будете мешать мне работать и он явится в вашу больницу, у вас образуется двойная проблема: недостаток мест в морге и, поскольку пациентка в состоянии отвечать на наши вопросы, обвинение в противодействии работе полиции.

Забавно смотреть на Денвиля, он работает по типу рубильника: ток есть, тока нет. Либо — либо. И вдруг ток начинает проходить. Он заинтересованно смотрит на Камиля. Искренне улыбается — отличные ровные зубы из качественного фарфора. Ему нравится встречать сопротивление. Он неприятный, высокомерный, грубый, но любит сложности. Он агрессивен, даже воинствен, но в глубине души любит, когда его бьют. Камиль встречал множество подобных людей. Они вас плющат, а когда вы оказываетесь на полу, начинают помогать.

Женская черта, может быть, поэтому он и стал врачом.

Они переглядываются. Денвиль неглупый человек и чувствует, что происходит.

— Ладно, — произносит Камиль. — Как мы действуем, конкретно?

10 часов 45 минут

— Оперировать меня не будут, — сообщает она.

Камилю нужно несколько секунд, чтобы переварить информацию. Ему бы обрадоваться, но он выбирает сдержанность.

— Так это же хорошо, — говорит он ободряюще.

Рентген, результаты сканирования подтверждают то, что молодой интерн сообщил ему накануне. Будет необходима зубная хирургия, но остальное восстановится само собой. Шрамы около губ будут, конечно, немного заметны, с левой щекой серьезнее. Вот только что это означает — «немного»? Сильно заметны или не очень? Анна внимательно рассматривает себя в зеркало: губы разворочены, так что трудно сказать, что останется, а что исчезнет. Что же до шрама на щеке, то там сейчас швы, невозможно ничего понять.

— Дело времени, — сказал интерн.

Ее лицо в зеркале говорит Анне, что это не совсем так. А вот насчет времени, так его как раз у Камиля и нет.

Он пришел сообщить самое главное. Они одни в палате.

Камиль несколько секунд выжидает и наконец решается:

— Надеюсь, ты сможешь их опознать…

Анна делает неопределенный жест, который может означать все, что угодно.

— Ты говорила, тот, кто стрелял в тебя, довольно высокий… Он был какой?

Смешно заставлять ее говорить сейчас. Служба судебной идентификации личности все начнет сначала, настаивать в настоящий момент, может быть, совсем не продуктивно.

— Очаровательный, — тем не менее произносит Анна.

Анна старательно выговаривает слова.

— Что это значит? Какой «очаровательный»? — нетерпеливо продолжат он.

Анна осматривается. Камиль не верит своим глазам: на ее губах появляется нечто вроде улыбки. Назовем это улыбкой, чтобы не задерживать внимания, потому что ее губы просто приподнялись над тремя сломанными зубами.

— Очаровательный… как ты…

Камилю знакомо это чувство, он его неоднократно испытывал во время агонии Армана: при малейшем улучшении курсор устанавливается на позицию самого решительного оптимизма. Анна пытается шутить, еще чуть-чуть, и Камиль бросится в регистратуру с требованием выписать ее. Надежда — мерзкая вещь.