Железная роза - Брижит Обер Страница 27

— Почему?

— Недалеко от германской границы есть местечко, носящее такое название. Замок Клаузен. Его последний владелец, старик Лукас фон Клаузен, считался главой тайной фашистской организации, официально распущенной в шестидесятых годах, но на самом деле продолжавшей активно действовать. Говорят, у него хранился список всех членов этой партии, а также, что он был одним из инициаторов плана «Одесса», ну вы знаете, по переброске в надежное место таинственных и сказочных нацистских сокровищ и по созданию тайной сети для обеспечения бегства нацистов в Южную Америку, которая начала действовать с тысяча девятьсот сорок четвертого года. А это давало возможность шантажировать высокопоставленных людей почти во всех странах. На мой-то взгляд, это одна из легенд, связанных с комплексом кастрации и всемогущества отца, которые, оказывается, очень живучи.

— Что с ним случилось?

— Погиб. По официальной версии, в результате падения с лестницы. На самом-то деле он был убит. Но кем, так и не удалось установить. Так вы говорите, ваш гадкий брат, этот невыносимый ребенок Грегор фон Клаузен, вернулся, чтобы мучать вас? А собственно, почему его хотят убить?

— Потому что он знает!

Ответ вырвался помимо моей воли, помимо меня. Страшно заболела голова, перед глазами плясали яркие пятна. Ланцманн наклонился надо мной, и голос его, как казалось мне, долетал откуда-то издалека.

— Вам нехорошо? Дать воды?

Лицо его исказилось, стало издевательским, жестоким, рука, казалось, стала длинней, оттого что в ней появился шприц; я попытался оттолкнуть ее и потерял сознание.

Когда я пришел в себя, Ланцманн сидел на уголке письменного стола и смотрел на меня.

— Наконец-то, а то я уже начал беспокоиться. Вы минут десять были в обмороке. Определенно мы коснулись какой-то чувствительной сферы.

Я же, не слушая его, осмотрел руки. Никаких следов укола. Я сел, голова была тяжелая. Ланцманн кашлянул, почесал щеку.

— Если я вас правильно понял, Жорж, вы верите, что Грегор на самом деле не умер. Но вы же прекрасно помните про его исчезновение.

— Да нет, вовсе не прекрасно. Все, напротив, очень смутно… Послушайте, вы мне как-то говорили, что можно попробовать гипноз. Так вот, я хочу попробовать. Сейчас.

Ланцманн вздохнул, встал и включил портативный магнитофон.

— Хорошо, раз вы так хотите… Попробовать можно. Но я вам ничего не гарантирую. Гипноз — метод ненадежный. Существуют люди-экраны, которые никогда не доходят до необходимой степени релаксации, а вы сегодня особенно напряжены…

— Начинайте!

Он молча смотрел на меня, словно намеревался что-то сказать, но потом передумал.

— Хорошо. Глядите на меня и медленно дышите. Вот так, хорошо, только еще медленней и глубже. Я буду считать до двадцати. Вы слышите мой голос. Вы спокойны. Вы входите в себя, плавно, неторопливо, ступенька за ступенькой, спускаетесь в собственное сознание…

Он что, думает, что на меня подействует подобный треп? Такое ощущение, будто передо мной ярмарочный шарлатан.

И это была моя последняя осознанная мысль.

Я внезапно вынырнул из тяжелого оцепенения. Голова раскалывается от боли, все тело в поту. Ланцманн взирал на меня со своей дерьмовой улыбочкой. Шел дождь, капли стучали по стеклам, в комнате было сумрачно. Словно прочитав мои мысли, Ланцманн включил маленькую настольную лампу начала века, дающую приятный розовый свет.

— Ну, отдохнули?

— Избавьте меня от ваших насмешек. Что было?

— Мы немножко побеседовали. Хотите послушать нашу беседу?

— А вы что скажете? Доктор, черт возьми, вы что, впрямь решили сделать из меня сумасшедшего?

Он рассмеялся, встал и включил магнитофон.

Сперва шли какие-то шорохи, и вот зазвучал мой голос, странно искаженный, детский, да, вот именно детский, гораздо более тонкий и плаксивый. Мне стало нехорошо, когда я услышал этот голос, бывший как бы неловким эхом моего, голос, идущий из той части меня, над которой у меня не было контроля. Но самым пугающим было то, что говорил я по-немецки, как в пору моего детства!

— Где я?

— Жорж, вы погрузились в глубины своего сознания. И сейчас вы расскажете мне о Грегоре.

— Грегор — гадкий. Мамочка говорит, что он гадкий.

— Грегор боится мамочку?

— Нет. Он ее ненавидит. И вечно не слушается. И тогда мамочке приходится его наказывать.

— Приходится?

— Да, чтобы он понял, чтобы слушался. Из-за Грегора всегда наказывают. Мама все время бьет его. А я боюсь.

— Ты хорошо знаешь Грегора?

— Да, он мой брат.

— Жорж, где сейчас Грегор?

— Когда «сейчас»?

Я вдруг перешел на французский, и мой голос стал более взрослым:

— Сейчас, в тысяча девятьсот девяностом году.

— Не знаю. Кто вы?

— Жорж, я — доктор Ланцманн. Все хорошо, вы в безопасности, ваша мать не сможет прийти сюда.

— Откуда вы знаете?

— Вашей матери здесь нет. Здесь только вы и я. Жорж, вам восемь лет, правильно? Где вы?

Мой голос изменился, как будто я внезапно помолодел.

— В приюте.

— Хорошо. А где Грегор?

— Я не знаю, где Грегор.

— Жорж, слушайте меня внимательно.

— Я вас слушаю. Мне хочется спать.

— Не засыпайте! Жорж, вам четыре года…

— Нет!

В тихом кабинете прозвучал срывающийся на крик, полный страха мой голос — и опять по-немецки. Кассеты продолжали крутиться.

— Вам четыре года, Жорж. Где Грегор?

— Не про этот день!..

— Что произошло в этот день?

— Ничего! Ничего не произошло! Грегор такой гадкий!

Успокаивающий голос Ланцманна:

— Жорж, расслабьтесь, вы в полной безопасности, ваша мать больше никогда не придет и ничего плохого вам не сделает. Что произошло с Грегором в этот день?

— Она… Она его… Он так плохо себя вел, и она его… ударила… да, ударила, очень сильно! Я спрятался под стол. Она его так сильно ударила! Мне страшно, я боюсь, что она увидит меня, я не шевелюсь, затаил дыхание, а она ударяет его блестящим… и кричит, кричит: «Свинья! Грязная свинья!» — а он, он кричит: «Мамочка! Не надо, мамочка!»

— Чем «блестящим»?

— Она взяла это в кухне…

— Что она взяла в кухне?

— Нож… нож, которым режут мясо!

Лента остановилась, я был весь в поту. Ланцманн молча смотрел на меня, потом объявил: