Пока ты здесь - Наталья Ильина Страница 27

«Серенада» Шуберта в его исполнении, записанная на отчетном концерте и выложенная кем-то на ютьюбе, заставила ее расплакаться.

– И ты туда же? – Зойванна прикатила тележку с обедом. – Лешенькина мать все ему эту музыку ставит, и ты вот теперь.

Громыхнув кастрюльками и тарелками, она принялась сервировать Динин столик.

– Зойванна, а мальчик этот, Леша, в себя не приходил? – украдкой вытерев слезы, осторожно поинтересовалась Дина.

– Где уж, – вздохнула санитарка. – Он совсем неживой, на аппаратах да материном упрямстве и держится. А тебе чего за дело? – спохватилась женщина, подозрительно уставившись на Дину.

– Ничего. Жалко его, мы сегодня мимо проезжали. Это он играл серенаду. Я запись слушала.

– Да ну? – удивилась санитарка и вздохнула: – Теперь уж не сыграет.

Качая головой и ворча под нос, она вывезла свою тележку за дверь. Дина с трудом удержалась, чтобы не запустить тарелкой ей в спину. «Не сыграет». Посмотрим!

До самого вечера Дина могла думать только об Алексе. Теперь уже ей не казалась случайной их встреча там, за чертой привычного мира. Скорее всего, ее предопределила близость, в которой они оказались именно здесь, в больнице, разделенные даже не этажами, а всего-навсего стенами нескольких палат.

«Держись, Алекс, держись там! Я попробую тебя вытащить!» – старалась она отправить мысленный призыв за грань обычного мира. Зажмуривалась так сильно, чтобы даже намек на свет не проникал сквозь веки. Наивно и отчаянно пыталась пробиться сквозь получившуюся темноту в серую неподвижность мира другого, тянулась туда душой, пока, обессиленная, не поняла, что это невозможно. Решение пришло легко, логичное и простое: чтобы спасти Алекса, нужно было снова очутиться там самой. Но для начала стоило сообразить, как попасть к нему в палату…

Мама прибежала раскрасневшаяся, сияющая. Каждый раз, когда она входила в дверь и видела Дину, в ней словно фонарик включался: глаза светились таким счастьем, что больно было смотреть. Особенно сейчас было больно. Дина воровато свернула вкладку поисковика. То, что она искала, могло напугать кого угодно. Ей и самой было страшно.

– Мамуль, ну куда же столько еды? – воскликнула Дина, увидев пакеты в материнских руках. – Меня завтра переводят в общую хирургию, это же все как-то нужно будет перетаскивать?

– Ничего, перетащим! – Мама небрежно махнула рукой. По палате поплыл запах дорогих духов. – Папа задерживается: в пробку попал, а я проскочила!

– Ма, ты осторожнее там проскакивай. Лучше опоздать, чем рисковать попусту.

Мать склонила голову набок и задумчиво посмотрела на Дину.

– Как ты повзрослела, девочка моя.

Голос у нее дрогнул.

– Мам, мне шестнадцать, помнишь? – засмеялась Дина. – Джульетте было…

– Четырнадцать.

Теперь они смеялись вместе. И это было так легко, так необыкновенно просто – радоваться вместе, – что защипало глаза от близких слез.

«Мамочка, какая же я была дура!» – думала Дина, до боли сжимая кулак здоровой руки.

Но существовал еще один долг, который следовало отдать. Она несколько дней собиралась с духом, чтобы копнуть прошлое, сковырнуть корочку с раны, которая едва начала подживать.

Дина глубоко вдохнула, даже не поморщившись от мимолетной боли в области свежего шва на животе, и тихо произнесла:

– Можно я тебя спрошу, ма? Только ты не думай ничего, просто ответь, ладно?

Она с надеждой и затаенным страхом посмотрела в родное, такое красивое лицо.

– Спрашивай, – перестала разбирать пакеты мать.

– Гардемарин. Ты что-нибудь про него знаешь? Он здоров? Его любят?

Голос Дины задрожал, на глаза навернулись слезы. Это оказалось даже сложнее, чем она думала. Предательство – именно так Дина поступила с конем – жгло сердце.

Мама выпрямилась, улыбка сошла с лица. У Дины мигом похолодело в груди.

– Он здоров, с ним все в порядке. А что?

– Фух, – выдохнула Дина, – ты меня так напугала, мам! А можно мне получить контакт его новых владельцев?

– Зачем тебе, Дина?

Мать оставалась серьезной.

– Я хочу спросить, смогу ли я навестить его. Ну, – Дина пошевелила ногой в лонгетке, – когда смогу. Я виновата перед ним…

Мать закрыла лицо руками и неловко присела прямо возле тумбочки, словно ее перестали держать ноги. Плечи затряслись. Она рыдала. Беззвучно.

– Мама! Что с тобой? – Испугавшись, Дина сделала попытку соскользнуть с кровати, опираясь на лонгетку, едва не упала и, вцепившись в борт, взволнованно вскрикнула: – Ма-а-ам!

– Что за шум, а драки нету? – пробасил показавшийся в дверях отец, заполнив собой все оставшееся пространство небольшой палаты.

Оглядев «своих девочек», он мигом навел порядок: помог маме подняться, усадил на место Дину, отвел руки матери от лица и всучил ей салфетку, сдернув ее с Дининой кровати.

– Умойся, Лена, у тебя тушь потекла. И не пугай нас… Что стряслось? – это уже предназначалось Дине.

– Ничего, – совершенно растерявшись, промямлила та. – Я просто спросила, смогу ли увидеть Гардемарина, позволят ли его владельцы, а мама расплакалась… С ним точно все в порядке?

Теперь и папа шумно выдохнул, словно у него гора с плеч свалилась. Он бросил растерянный взгляд на дверь, за которой скрылась мама, и, не найдя поддержки, ответил:

– С твоим конем все в порядке. Мы… не продавали его, дочь. Я надеялся…

– Мы надеялись, – вернулась мама, – что однажды ты спросишь…

– Ма-ам? Пап? – Веря и не веря, с бешено колотящимся сердцем, она переводила взгляд с одного на другого. Вина, облегчение, радость и стыд сжали горло. Глаза налились слезами. – Ма-а-а…

Рыдать в таком возрасте совершенно неприлично. Так рыдать – захлебываясь и икая. Но Дина рыдала, откинувшись на подушку и размазывая слезы по лицу здоровой рукой. И наплевать ей было на приличия.

«Удивительно, – подумала Дина, когда за родителями закрылась дверь в палату, – как много событий может уместиться в один-единственный день!» Что-то внутри неприятно екнуло на последней мысли. «Один-единственный». Стало зябко. Она потянула скомканное больничное одеяло на себя, попыталась расправить, с трудом управляясь только левой рукой. Сколько дней осталось у Алекса? Она должна, непременно должна была его увидеть. Попробовать достучаться.

Закончился ужин. Время тянулось утомительно долго, но к одиннадцати вечера наступила тишина. В одиннадцать все дежурные собирались пить чай в ординаторской.