Время ацтеков - Владимир Лорченков Страница 26

…Конечно, она живет на земле. Вот и сегодня она приняла твое обличье, чтобы еще раз нанести мне мучительную рану. Каждый раз, желая унизить, она меня отвергает и ложится под нового мужчину. Что она находит в них, глупых самцах, что они могут дать ей? Все эти выблядки. Богиня Тумана выбрала тебя не случайно. Поверь мне, она знает толк в женских телах. Она разбирается в этом не хуже любого бабника. Известно ли тебе, что Богиня Тумана предыдущим своим телом избрала женщину, не менее красивую, чем ты. Пусть красота ее и другая. Каждая из вас великая по-своему, но грудь у вас обеих была влажная. Я говорю – была, потому что скоро и ты перестанешь быть. Вини во всем не меня. И не Богиню Тумана. Вини во всем его, этого напыщенного мудака, мать его…

…Богиня Тумана, как и все женщины – и, соответственно, все женщины, потому что они Богиня Тумана, – обожает мучить мужчин. Наносить им шрамы. Излюбленный ее способ это сделать – лишить тебя силы и отдаться кому-нибудь у тебя на глазах. Помню, шестьсот лет назад, когда к нам пришли испанцы, она лишила сил мужчин всего нашего селения, и они за пятнадцать минут проиграли схватку бородачам, которых было в пять раз меньше нас. Они перебили почти всех мужчин, а немногих оставшихся привязали

к столбам у хижин. А женщин согнали в кучу – всех! – и перетрахали. О! ты бы помнила, как ты тогда вопила, как орала. Ты была счастлива, Богиня Тумана. Я ненавижу тебя, с-сука…

…После того случая все женщины понесли, правда, толку от этого не было никакого, потому что пришли еще испанцы и снова трахнули их всех – на этот раз мы смирились и даже не пытались воевать, просто сидели у столбов и слушали, как ты орешь от натуги, когда в твой пах бьются с двух сторон закованные в железо мужчины с дурным запахом изо рта. Потом пришли еще испанцы и еще – и всех нас погнали на работы. Связали всех одной веревкой – узлы брали под головы – и повели. Дети тоже были в этой муравьиной цепочке, Богиня Тумана, помнишь? И когда кто-то уставал, ему или ей одним взмахом палаша отрубали голову. Чтобы не замедлять движения. Эти люди пришли спасти нас от Солнца, которому мы приносили в жертву тех, кто сам хотел этого. Они убили сто женщин, семьдесят пять своих детей, и с тех пор я ослеп от ненависти. Я ненавижу не их, они всего лишь жертвенный нож. Я ненавижу тебя, Богиня Тумана…

…Сегодня она вселилась в тебя. В твои полные, легкие губы. В твои крепкие длинные ноги с полными ляжками. В большие влажные груди. В широкую спину и плоский живот с выпячивающими из-под низких джинсов косточками. Она выбрала тебя, потому что ты прекрасна. Она рассчитывает, что я снова

проиграю, потому что ты красива, как ее предыдущее тело, тело Светы, – но с меня довольно…

…На этот раз я не оплошаю и сделаю все так, чтобы Солнце воссияло и Богиня Тумана никогда, никогда больше не возобладала над миром. Пора победить сырость. Пора залить норы семенем. Пора ослепить Солнце радостью. Пора дать дождю время уйти. Пора раскрыть устье и закрыть створки. Пора вонзить нож и вынуть естество.

Я иду.

– Послушай, – говорит врач.

– Тебе может показаться странным, – мнется он.

– Но я тебя хочу заранее предупредить, – поднимает он руку.

– Врачебная тайна, все дела! – восклицает он.

– С другой стороны, мы же старые друзья! – убежден он.

– Учились вместе! Помнишь, как уроки прогуливали? – впадает он в маразм.

– И? – терпеливо жду я.

– В общем, мне кажется, что я пользую одного чувачка, который пользует твою жену, – говорит он.

– Что? – терпеливо жду я.

– Мне кажется, что я пользую одного чувачка, который пользует твою жену, – говорит он.

– О, прости, – говорит он.

– Да брось, – говорю я.

– Чушь какая, – смеюсь я.

– Серьезно, – говорит он серьезно.

– Этот чувак смахивает то ли на бандита, то ли на легавого, – говорит он.

– Будь осторожен, – просит он.

– У него проблемы с восприятием родителей и действительности, – говорит врач.

– И у него иногда проскальзывает, что он трахает какую-то Евгению, – виновато сообщает врач.

– По описанию очень похожа на твою жену, – кивает он.

– Зашибись, – говорю я.

– Как мы можем это проверить? – спрашиваю я.

– Сядешь в соседнем кабинете и послушаешь, – говорит он.

– Он своеобразный мужик, ну, этот, который… – говорит врач.

– …трахает мою жену, – заканчиваю я.

– Вот так здорово! – улыбаюсь я.

– Может, подружитесь? – спрашиваю я.

– Слушай, не бери в голову, – кладет он руку мне на плечо. – Они все такие.

– Это уж точно, – смеюсь я.

Это уж точно.

– У меня есть хомячок, – говорит легавый.

– Его зовут Кузьмич, – плачет он.

– Успокойся, – мягко кладет врач руку ему на плечо, и я подглядываю, – особо не скрываясь, потому что легавый, как объяснил мне друг в белом халате, под гипнозом в полной прострации, чтоб его.

– Мне хотелось назвать его как-то по-другому, например, просто – Хомячок, – жалуется легавый.

– Но никому, даже маме, эта идея не нравилась! – восклицает он, и мы с доктором едва со смеху не катимся, как два колобка.

– Тогда я дал ему имя Кузьмич. Он стал очень большим, и каждый день я кладу ему в два-три раза больше еды, чем требуется. То, что Кузьмич не съедает, он прячет под газету. Я забыл сказать, что хомяк живет в аквариуме, и мне его очень жалко, – сетует легавый.

– По ночам он прыгает, перебирает лапками по стеклу, и мне его очень жалко, – повторяется он.

– Но если я его выпущу, он заберется под диван или шкаф, я не смогу его найти, и он умрет. Тогда мне будет жаль его еще больше. Как-то раз он все-таки смог вылезти из аквариума, – с горечью говорит легавый.

– Расскажи мне, как это было, – просит врач.

– Я расскажу, как это было, – говорит, словно загипнотизированный. Загипнотизированный легавый.

Я сижу в другом кабинете, глядя на них в открытую дверь. Честно говоря, я даже не удивился, увидев его здесь. Но Женя… Изредка мы переглядываемся с врачом. Легавый полулежит на диване, рукава его рубахи закатаны, он говорит и говорит. Врач предупредил меня, что давить на него в таком состоянии бессмысленно: люди под гипнозом хуже сумасшедших, еще хитрее. Поэтому – терпение, сказал врач.

– Терпение, – говорит легавый.

– Сейчас расскажу, – всхлипывает он.

– Я так испугался, – говорит он горько.

– Вспоминай, – мягко велит врач.

– Я пришел поздно вечером, мать ничего не сказала, она вообще в последнее время со мной не разговаривает, думаю, она это из-за отца, хоть я точно и не знаю, и поменял ему, как всегда, газеты, – начинает легавый.