Молчание сонного пригорода - Дэвид Галеф Страница 26

Как всегда, Фрэнсис крепко пожал всем руки. Я подозреваю, что он и в спальне не отступал от этого ритуала. В конце концов, это называют тесным общением. Но у Фрэнсес реакция была другой. Она чарующе улыбнулась бедному растерянному Артуру и сняла рукой пушинку или что-то такое с его пиджака. Никто не смотрел, и ее рука задержалась у его лацкана. Когда он поднял глаза, она поймала его взгляд. Я увидел, как она медленно облизала верхнюю губу. Артур превратился из озадаченного в очарованного. Как будто повторялся недавний ужин у Мирноффов — за исключением самих Мирноффов. Саманта ходила в Пайнвудскую начальную школу в более шикарном районе.

— Не нравятся мне эти школьные сборища. — Мэвис потянула Артура. — Я всегда волнуюсь, вдруг мне скажут, что Брирли прогуляла физкультуру или что-нибудь в этом роде.

— Надо подать на них в суд, — сказала Фрэнсес так спокойно, что мы только через несколько секунд поняли, что она шутит. Во всяком случае, я думаю, что она шутила. Так или иначе, пора было идти в спортивный зал, который одновременно служил и актовым залом, и театром с плохой акустикой.

Мы услышали повторение прошлогодней речи директора Ливая, а потом пошли в класс № 17, владение классной руководительницы Алекса мисс Хардин.

Мисс Хардин встретила нас у двери и сказала, чтобы мы сели за какую-нибудь из миниатюрных парт. Мы уже встречались с ней раньше, но очень коротко. Она была похожа на инструктора по аэробике: невысокая, но пружинистая, как будто кто-то вставил ей в позвоночник стальную спиральку. Ярко-голубые глаза, рыжевато-коричневые волосы, слегка за тридцать. Она говорила выразительно, не оставляя никакой двусмысленности относительно смысла сказанного. Но ее улыбка буквально растягивалась до ушей. Как-то Алекс с некоторым изумлением сказал нам: «У нее такой здоровенный рот, но она никогда не кричит».

Когда вы в последний раз заходили в класс второклассников? Когда мне было семь, класс казался большим, как поле, там было место и для шкафчиков, и для парт, подмостков со столом позади, трех досок с объявлениями и классной доски, и окна в два с половиной метра, в которые можно было глазеть, когда хотелось очутиться где-нибудь в другом месте.

Теперь парты делали из жаропрочного пластика с отформованной полочкой внизу. Ни чернильниц, ни закрывающихся крышек. Как в первом классе, вдоль всех стен проходил алфавит с примерами слов, будто ключ к цивилизации, только теперь он был написан рукописным шрифтом. Вдоль одной стены протянулись книжные полки с книжками в мягких обложках. Математический шар, нечто похожее на футбольный мяч, только на пятиугольниках у него была таблица умножения и деления, висел сзади над длинным столом рядом с движущейся моделью Солнечной системы. Поскольку еще не кончился октябрь, на досках в дальнем конце класса были скрепками распяты ведьмы и привидения Хеллоуина. Черную доску с мелом сменила пластиковая доска, на которой пишут маркером, и в мое время, насколько я мог припомнить, там не было макинтошевского компьютера, но при этом он казался мне жутковато знакомым. Не знаю, чего я ждал, но, опускаясь на приземистый, рассчитанный на гнома стульчик из голубой пластмассы, я вздохнул. Джейн осторожно пристроилась на стульчике рядом со мной.

Не знаю, что делали другие учителя — позднее мне рассказали, что Мэвис и Артуру достался короткий урок по истории, а чете Конноли пришлось вытягивать шеи, разглядывая проекции по географии. Но мисс Хардин всего-навсего кратко рассказала нам о том, что проходит ее класс.

— Чуть позже я подойду к каждому из вас, чтобы обсудить успехи вашего ребенка. А тем временем прошу вас заглянуть в шкафчики ваших детей. Каждый из них сегодня сделал для вас специальный проект. А также не стесняйтесь, рассмотрите класс.

Так мы и сделали. Мы нырнули под висячий плакат с надписью «Чтение» и мальчиком и девочкой ангельского вида, вместе читающими одну книгу. Там, около ящиков, похожих на ящики для молочных бутылок, стоял двойной ряд шкафчиков с круглыми отверстиями, помеченных именами. Шкафчик Алекса Эйслера стоял третьим справа, и к его задней стенке прислонялся большой конверт из коричневой бумаги.

На нем двухсантиметровыми зелеными буквами значилось: «Для мамы и папы». Джейн взяла конверт и с профессиональной ловкостью открыла его острым ногтем указательного пальца. Внутри мы нашли открытку из сложенной плотной бумаги с домиком, внутри которого были три кривых лица. К дому тянуло ветви увешанное сердцами дерево в стиле Дали. Внутри открытки было маленькое сочинение подзаголовком «Почему я люблю школу». Слава богу, Алекс был не из тех заблудших детей, которым больше всего нравятся перемены и завтраки. Нет, ему нравилась «математика, читать „Чарли и шоколадную фабрику“ и смотреть, как дождь стекает по оконным стеклам в классе». Эта последняя строчка, если б она не была чревовещательной, могла бы внушить мне мысль о том, что в Алексе просыпается поэт.

Расхаживая по классу, Джейн завела теннисный разговор с Уайлин Уилбур. Джейн тренировала мощный удар, но Уайлин, насколько я понял, предпочитала хитрую пласировку мяча. Из них вышла убийственная команда для игры двое на двое. Я слышал, как они смеялись, разбирая стиль какого-то игрока, низко стоявшего на клубной лестнице. Мне стало одиноко, может быть, как иногда бывало Алексу, и я огляделся. Я был едва знаком с женщиной за угловой партой, пухлой домоседкой, чей муж был тренером, а сын звездой футбольной команды, в которой играл Алекс. Я махнул ей, она еле-еле приподняла руку в ответ. Одна печальная пара, где женщина вцепилась в мужчину, ища поддержки, нудно разговаривала об экскурсиях, информация о которых была вывешена на доске объявлений. Я с удивлением осознал, что это родители Джеймса. Привет, родители Джеймса, — как же их зовут? Я подошел туда, где они стояли, сутулясь, и с надеждой разглядывали жирную тыкву с прорезанными дырами. Мама Джеймса просияла, увидев меня.

— Ой, здравствуйте. — Ее улыбка казалась еще более привлекательной, из-за того что была чуть-чуть неровная. Волосы уложены хрупким нимбом в пучок. Одета в старомодную блузку и плиссированную юбку, утянутую в талии. Отец Джеймса, в пиджаке и жилете, кивнул и даже чуть поклонился. Я запомнил его седеющие моржовые усы с того раза, когда несколько месяцев назад забирал Алекса из их дома.

Благодарение Богу за беджики с именами. При входе в класс лежала целая пачка незаполненных беджиков и маркер, чтобы вписать свое имя. Маму Джеймса, как я с облегчением увидел, звали Элен Оттоуэй, а папу Джордж Оттоуэй.

— Узнали что-нибудь новое? — Я показал рукой на класс.

— Да. — Элен больше ничего не сказала, и я подумал, что должен хоть немного их разговорить.

— Знаете, Алекс скучает по Джеймсу…

— Мне очень жаль, что в последнее время он не ходит в школу, — извинилась она, как будто это была ее вина.

— Как он? Алекс говорит, он болеет.

— Да, это верно. — Джордж шагнул вперед. — Мы не уверены, чем именно. В больнице говорят, надо провести тесты, чтобы узнать… — Но тут жена сжала его руку, и он переменил тон в середине фразы: — В чем дело.

— Понимаю. — Я изобразил понимающую улыбку. — Что ж, надеюсь, он скоро поправится. Передайте ему привет от Алекса.