Апокалипсис Томаса - Дин Кунц Страница 26

— Могли это быть медведи? — настаивал я, прекрасно зная, что охотиться за мной могли кто угодно, но только не бурые медведи.

Достав из раковины картофелину, шеф вновь принялся ее чистить, но сосредоточенность, с которой он прежде занимался этим делом, испарилась как дым. Теперь он чистил картофелину так неуклюже, что мне стало за него стыдно.

— Может, ночами тебе стоило оставаться дома?

Дочистив картофелину крайне неловкими движениями, шеф бросил ее в большую кастрюлю, наполовину наполненную водой.

— Впервые я столкнулся с ними в конюшне, этим утром, через полчаса после рассвета, — пояснил я.

Он взял следующую картофелину и начал чистить ее с таким видом, будто ненавидит все, что произрастает в Айдахо [11], но особенно картофель.

— Во второй раз это случилось двадцать минут тому назад, в дубовой роще, где стало так темно, что я подумал о солнечном затмении.

— Это какой-то бред.

— Для меня тоже.

— Не было никакого солнечного затмения.

— Нет, сэр, наверное, не было. Но что-то было.

Наблюдая за ним, я доел кусок творожного пирога.

Бросив вторую картофелину в кастрюлю, положив на разделочную доску нож, шеф Шилшом сказал:

— Мое лекарство.

— Сэр?

— Я забыл его принять, — и он покинул кухню через дверь в коридор.

Во второй раковине я ополоснул тарелку, вилку и стакан. Поставил их в посудомоечную машину.

Съеденное тяжелым камнем лежало в желудке, и я чувствовал себя так, будто поесть мне удалось в последний раз.

«…и этот кто-то отчаянно нуждается в твоей помощи».

Мысленно повторяя слова Аннамарии, надеясь задействовать свой психический магнетизм, как пытался в тот момент, когда безмолвная наездница на жеребце-призраке спасла мне жизнь, загнав на дерево, я вышел из кухни через одну из вращающихся дверей в буфетную.

Потом миновал столовую, уютную дневную гостиную, размерами уступающую большой гостиной, прошел коридором, обшитым деревянными панелями, мимо дверей, открыть которые желания у меня не возникло. За прошедшие пару дней планировка особняка не раз и не два сбивала меня с толку, не только размерами помещений, но и потому, что архитектор, похоже, изобрел новую геометрию прежде никому не известным измерением, и я ничего не мог запомнить. Комнаты соединялись необычным образом, постоянно удивляя меня.

К тому времени, когда я прибыл в библиотеку, маршрутом, который, по моему разумению, никак не мог привести меня туда, меня поразили два момента: глубокая тишина, царившая в особняке, и отсутствие обслуги. В дальней комнате не гудел пылесос. Никто не разговаривал. Никто не мыл выложенные каменными плитами полы и не натирал паркет. Никто не стирал пыль с мебели.

Вчера я впервые воспользовалс я предложением считать первый этаж особняка своим домом и провел какое-то время в комнате для игры в карты и в полностью оборудованном тренажерном зале. Столкнулся только с домоправительницей, миссис Теймид, и горничной, Викторией Морс.

Теперь, стоя на пороге библиотеки, гадая, с чего это в доме так тихо, я осознал, что ни домоправительница, ни горничная не занимались каким-то конкретным делом, когда я на них набрел. Они стояли в комнате для игры в карты и о чем-то увлеченно говорили. Хотя я извинился за то, что помешал им, и собрался уйти, они заверили меня, что здесь уже все сделали и у них дела в другом месте. Они тут же ушли, но до меня только сейчас дошло, что ни одна не держала в руках даже тряпки для стирания пыли, не говоря уже о каких-то более сложных приспособлениях для уборки.

В таком большом доме — лепнина, резные мраморные камины, различные архитектурные детали — миссис Теймид и полудесятку горничных следовало жужжать с утра и до позднего вечера. Я набрел только на двоих и не увидел их за работой.

Переступая порог, я нашел библиотеку пустой. Вдоль стен большой прямоугольной комнаты стояли высокие стеллажи. Несколько окон закрывали тяжелые парчовые портьеры. Я не задержался, чтобы прочитать название хотя бы одной из тысяч книг, не уселся в кресло. Направляемый психическим магнетизмом, пошел к спиральной лестнице, занимавшей середину библиотеки.

Пол и потолок из красного дерева разделяли двадцать футов. Мезонин шириной в пять футов тянулся по периметру на высоте двенадцати футов.

Стойки перил бронзовой спиральной лестницы выковали в виде лиан с золотистыми листьями. Возможно, каждая являла собой древо знаний.

Верхняя лестничная площадка мостиком соединялась с двумя длинными сторонами мезонина. Без колебания я повернул на левую часть мостика. Пройдя его, повернул направо.

В юго-восточном углу мезонина, под углом между книжными полками, увидел тяжелую деревянную дверь, расположенную под сандриком [12], украшенным бронзовым факелом с золотистым пламенем. Через дверь я вышел в пересечение двух коридоров второго этажа.

Приглашение наслаждаться радостями первого этажа не включало второй этаж особняка. Я решил не обращать на это внимания. Не ощутил ни малейшего колебания. Не думаю, что я плохой человек, но признаю, что иной раз могу проявить своеволие.

Помня о том, что совсем недавно начальник службы безопасности, Паули Семпитерно, высказал желание пустить мне пулю в лицо, нарушение мною покоя мистера Волфлоу могло привести к чему-то и похуже, чем к строгой лекции о соблюдении правил приличия. Так что не следовало забывать про осторожность.

Словно сама мысль о Семпитерно призвала его, грубый голос начальника службы безопасности послышался из-за одной из дверей западного крыла по правую руку от меня.

Другой голос, более озабоченный и менее злой, безусловно, принадлежал шефу Шилшому. Все-таки он покинул кухню не для того, чтобы взять забытое лекарство в своей маленькой квартирке на первом этаже.

Третий голос, скорее всего, Ноя Волфлоу, — его спальня находилась в западном крыле, — определенно их успокаивал.

Я смог услышать лишь несколько слов, но интонации подсказывали, что все трое о чем-то спорили. Я представил себе, что Семпитерно предлагает пропустить меня через дробилку для щепы, Шилшом хочет поджарить меня с луком и морковкой, прежде чем передать в знак вечной дружбы тем красноглазым животным, что бродили по Роузленду, но Волфлоу не соглашается ни на первое, ни на второе, потому что по-прежнему зачарован Аннамарией по причинам, которые даже сам не может объяснить.

Несмотря на искушение подслушать под дверью продолжение разговора, благоразумие и психический магнетизм заставили меня отвернуться от голосов. Я двинулся по южному коридору, в первой половине которого двери встречались мне по правую руку. Не сходя с ковровой дорожки, продвигаясь бесшумно, я радовался тому, что сила, которая направляла мои ноги, никогда не заставляла их пуститься в пляс.