Memow, или Регистр смерти - Джузеппе Д'Агата Страница 26

Мы изображаем на своих лицах нестираемые улыбки и притворяемся, будто интересуемся всем, о чем говорят за столом. Тем временем наши неутомимые руки заходят в своих действиях гораздо дальше допустимых границ, пока не доводят нас до немыслимого возбуждения, и тогда я шепчу ей на ухо:

— Жду тебя в туалете.

Поднимаюсь и громко заявляю:

— Извините, мне надо позвонить.

Никто не замечает, как я выхожу из-за стола.

Освещенная неоновым светом, выложенная зеленой кафельной плиткой, туалетная комната похожа на аквариум. Я смотрю в большое зеркало на свое серое лицо, на ужасные мешки под глазами и расстегиваю воротничок рубашки.

Как только она входит, запираю дверь на ключ. Мы не теряем ни секунды. Девушка проворно снимает свои черные вечерние брюки. Она без трусиков. Это логично. Я тем временем расстилаю на краю раковины свой носовой платок. Она садится и раздвигает ноги, пока я расстегиваю брюки.

Пожилые донжуааны — старые олухи вроде меня — отличаются некоторой неодолимой деликатностью.

— Примешь таблетку?

Она делает отрицательный жест.

Вот они, современные девушки, думаю я, входя в нее. Делают аборты, принимают противозачаточные средства. Aborto рифмуется с morto — мертвый. Складно получается: — умер от аборта и даже не заметил. Нет aborto без morto.

Аликино набрал вопрос:

Memow, не вводишь ли ты сюда некоторые свои сентенции?

Это твой рождающийся Аликино вводит свой член в девушку.

Не перебарщиваешь ли ты с сексом?

Если хочешь, чтобы наш обман удался, — Аликино, которого мы придумываем, должен во всем отличаться от тебя.

— Верно, — произнес Аликино, с удовольствием слушая свой голос, нарушивший тишину. — Информацию о занятии любовью в туалете я почерпнул из истории, которую сорок лет назад рассказал мне Лучано Пульези. — Он не мог сдержать улыбку. — Мой друг уверял, что это случилось с ним, но возможно, он все это придумал.

Аликино вернул курсор на самый верх экрана. И Memow продолжал:

Я замечаю, что девушка, когда перестает кусать меня через пиджак в плечо, кричит довольно громко. Я грубо велю ей замолчать, перестать орать. Она же в ответ требует, чтобы я, собачье дерьмо, не портил ей удовольствие. Потом все так или иначе заканчивается, и мы быстро приводим себя в порядок. Прежде чем она уходит, спрашиваю:

— Ну как, хорошо было?

Она не отвечает «так себе», а достает из сумочки клочок бумаги и, написав на нем свое имя и телефон, протягивает мне:

— Звони. Днем.

С клочком бумаги в руке, не удостаивая его даже взглядом, захожу в кабину для мужчин и, пустив долгую струю, бросаю эту бумажку в унитаз, смотрю, как, подхваченная потоком спущенной воды, она исчезает в водовороте пены.

Закончив танцы и вдоволь приняв различных горячительных напитков, гости — те, что не являются членами нашего клуба, наконец уходят.

Мы остаемся в тесном кругу — только комитет по творческой деятельности клуба. Время для совещания довольно необычное. На самом же деле нас ровно столько, сколько нужно для игры в покер.

Мы составляем три стола, вытянув по жребию комбинации игроков, чтобы никто не мог выбрать себе предпочитаемого противника, — того, кого считает «петух», неумехой. В определенном смысле все мы игроки-профессионалы.

Аликино изобразил улыбку: он едва был знаком с игральными картами, и все же, выудив сведения из учебника игры в покер, вложил массу информации в Memow. Теперь ему было интересно посмотреть, как машина выйдет из положения в этой довольно сложной и трудной творческой ситуации.

Компьютер прекрасно может играть в шахматы. Покер — игра куда более сложная.

После первой же сдачи карт — мне выдали их с сосредоточенным видом, который не предвещал ничего хорошего, — я сразу же понимаю, что этот вечер для меня потерян. Жалкие три восьмерки. Конструктор, сидящий напротив меня, идиот, тасующий свои карты, словно кирпичи, подсматривает мою взятку с одной-единственной целью — выиграть побольше денег. И естественно, блефует. Стервы карты, и безумец тот, кто играет с такой швалью. Но если вечер видится явно неудачным, что ты делаешь? Бросаешь игру?

Нет, ты не можешь ее бросить! Ты прекрасно знаешь, что в такие вечера, как этот, ты можешь выиграть огромное состояние или потерять все, ну буквально все. Честь и достоинство — понятия смехотворные, когда я говорю «все». Но ты можешь бросить игру, только когда другие тебя обязывают сделать это.

Часа через два медленного и неуклонного падения мне вдруг выпадает возможность сделать два сказочно удачных хода, на которые я решаю поставить все, чтобы отыграться. Но ничего не получилось. Оплеван еще больше, чем прежде.

Короче говоря, меня облегчили на три миллиона с какой-то мелочью, которую я с трудом раздобыл с точным прицелом выиграть столько же. Я не из тех, кто постоянно подводит баланс выигрышей и проигрышей. Я не веду счет. У меня смутное ощущение, что я в полном пассиве, но я помню иные свои выигрыши, которые, по-моему, достойны войти в историю покера.

Здесь, в кругу профессионалов, возможностей вновь войти в игру мало. Они скорее всего теоретические. Просить в долг — глупо. Никто не станет давать тебе денег для того, чтобы ты, если повезет, выпотрошил своего заимодавца. Играть в долг на слово не позволят, если только ты не обладаешь всем известным состоянием, которое, разумеется, не можешь носить в кармане. С другой стороны, я не могу ставить на кон открытые банковские чеки. Пару раз пришлось иметь немало неприятностей из-за них, и это не очень-то хочется повторить, не говоря уже о риске навсегда потерять дорогу в серьезные игровые круги.

Остается только просить помощи по телефону. Не по телефону доверия, разумеется, чтобы тебя навсегда освободили от тяги к порочной карточной игре. Я имею в виду другое — просить в долг, если у тебя есть друзья, имеющие деньги и готовые предоставить их тебе в четыре часа утра.

У меня нет таких счастливых связей, тем не менее пытаюсь дозвониться Ванде, моей подруге, графине. Я не шучу, она, похоже, и в самом деле настоящая венецианская графиня. Кто знает, удастся ли мне поймать ее как раз в тот момент, когда она получила немного денег на телевидении или у кого-нибудь из продюсеров… Словом, она актриса, но с какой стати она должна давать мне деньги, если по всем правилам это я должен содержать ее. В знак признательности? За любовь?

Телефон звонит долго. Нет дома. Аппарат не выключен, она никогда не выключает его, потому что всегда ждет, что, как в бульварных романах для дурочек, он зазвонит вдруг среди ночи — из-за разницы в часовых поясах — и с ней заговорит какой-нибудь американский продюсер, умирающий от желания сделать из нее кинозвезду.