Обязательно должна быть надежда - Сергей Протасов Страница 26

* * *

Из всех известных Токареву девушек, окружавших Свекольников, болела только Маша Горлова. Возможно, именно ее Эдуард и назвал своей девушкой. Сегодня она обещала выйти на работу после болезни, так что есть надежда с ней переговорить. Но Маша потом. Сначала он решил встретиться с Натальей Киреевой, жертвой насильника Бельмесова, по адресу ее прописки.

— Никого нет дома, катись отсюда! — был ответ на его звонок в дверь. Голос определенно принадлежал пожилой и очень нервной женщине.

— Не уйду, и не уговаривайте, — весело ответил Токарев. — Я из милиции, так что прошу открыть и не препятствовать.

— Документ есть? Показывай!

— Вот же удостоверение, видно в глазок.

— К замочной скважине поднесите, — примирительно попросил женский голос. — Я до глазка не дотягиваюсь. Который год прошу их глазок перевесить пониже — бесполезно.

Дверь открылась, и перед Николаем Ивановичем предстала совсем маленькая, седая, опрятная старушка.

— Что?

— Мне нужно поговорить с Натальей Киреевой или с кем-то из ее родственников, — ласково проговорил следователь. — Она дома?

— Дома, куда ж ей деться? Я вас слушаю.

— Вы Наталья Киреева? — он даже отшатнулся от внезапно поразившей его догадки. Нет, в это невозможно было поверить.

— Точно, — насмешливо ответила старушка. — Не похожа? Паспорт показать?

— Я вас представлял чуть моложе.

— Понимаю так, вы внучкой интересуетесь? Так ее нет дома, приходите вечером; может быть, застанете.

— А вы кто, простите? — следователь сразу почувствовал симпатию к женщине и приветливо ей улыбнулся.

— Я ее бабушка. Мы с ней отчествами отличаемся, она — Олеговна, и возрастом, — милиционер вызывал доверие, пожилая женщина грустно улыбнулась в ответ. — Ее матери с отцом тоже дома нет, они на работе. А что случилось? Проходите на кухню. Хотите чаю? Я как раз собралась попить. Разуйтесь только, вот тапочки.

Трехкомнатная квартира выглядела небогато, но ухоженно.

— Садитесь вот сюда. Как вас зовут?

— Николай Иванович мы.

— А я Наталья Михайловна. Так что случилось-то? Что эта сволочь опять натворила? — она строго нахмурилась.

— Не слишком вы про внучку?

— В самый раз! Следовало бы использовать другое слово, на букву «б», но вслух, а это выше моих сил. Не в том я уже возрасте, чтобы поганить язык разными такими буквами. Рассказывайте, Николай Иванович, зачем пришли?

Токарев подробно рассказал о ситуации, в которую оказались вовлечены Наталья Киреева и Владимир Бельмесов. Наталья Михайловна молча слушала, прихлебывая чай и приправляя его вареньем из маленькой старинной вазочки.

— Чепуха это все, Николай Иванович. Ничего такого быть не могло. Зря парня в тюрьме держите, вот что я вам скажу. Почему родителей никто не известил? Раз несовершеннолетняя, должны родители участвовать. Или нет? Напрасно мучаете человека.

— То есть? — опешил Токарев.

— А вот то и есть! — бабушка поставила чашку в блюдце, туда же положила маленькую ложечку. — С Наташкой нашей беда, дорогой следователь, и никто ничего не может поделать. Она никого не слушает, живет как попало, с кем придется. Курит, пьет, часто дома не ночует, не учится и не работает. Наркотики пробует. Бывает, сюда мужиков приводит, когда дома никого нет. Тварь такая! — на Токарева смотрели жесткие, без малейшего признака жалости, глаза. Пожилую женщину трясло от обиды. — Когда, вы говорите, дело было?

— Восьмого.

— В среду? Ну да. В среду. Накануне она не ночевала дома. Телефон отключила. Во вторник пришла вечером пьяная, но запаха от нее нет. Догадываетесь?

— Думаете наркотики?

— Скорее всего. Проспалась она, а на другой день ее мать исхлестала ремнем. Так она оделась и выскочила куда-то. Сказала, всех уничтожит, посадит. Снимет в травмпункте побои и напишет заявление в милицию. Вам, наверное, удивительно, что я так про свою внучку говорю, но сил больше нет. Мать плачет все время, отец ее, мой сын Олег, попивать от стыда стал, а ей все равно. Они жалеют ее, но от их жалости всё только хуже. Убивает нас всех методично и настойчиво. Однажды она выкинет всех на улицу или ее бандиты придут. Может быть, вы поможете ее на лечение куда-нибудь определить? Вы же органы.

— Лечение — вещь добровольная, Наталья Михайловна. Мы можем помочь в колонию для несовершеннолетних ее пристроить, если есть за что.

— Бог с вами! — замахала бабушка руками. — Если так, то я ничего не говорила. Так и запишите. Вы вообще имеете право меня допрашивать?

— Не волнуйтесь, никуда я ее не посажу. Мы просто беседуем. Я и не пишу ничего. Скажите, давно Наташа занимается скалолазанием?

— Чем? — старушка выкатила глаза. — Наша Наташка? Какие скалы, вы что?

— Это спорт такой, — Токарев объяснил, что знал, про скалодромы. — В городе имеется один. Никуда выезжать не надо, но амуниция специальная должна все-таки быть. Есть у нее карабины, канаты, ремни, форма и что-то в таком роде?

— Нет! — решительно ответила бабушка. — Ничего у нее нет и не было никогда. Мужики, водка, пиво и наркотики — вот вершины, которые внучка покоряет, причем без всякой амуниции.

Неожиданно, не меняясь в лице, она заплакала медленными стариковскими слезами. Без резких движений, всхлипываний, глубоких вздохов. Словно где-то внутри нее открылись маленькие краники бессилия и горя.

— Знаете, Коленька, мы так все радовались, когда она родилась. Такая хорошенькая была, как куколка. Тихая и послушная. Я гуляла с ней, смешно вспомнить, — она улыбнулась сквозь слезы, словно теплый лучик солнца из прошлого осветил ее лицо. — Хожу и думаю: вот бы кто подошел и сказал, мол, какая красивая у вас дочка. А я в ответ: «Это внучка», а он: «Никогда бы не подумал, вы так молодо выглядите!» Гуляю и мечтаю. Глупая, правда?

— Получалось?

— Много раз. Народ у нас не жадный на добрые слова. Потом я водила ее на бальные танцы, на музыку и рисование. Уроки с ней делала. Так была благодарна, что Олег назвал ее в мою честь, хотела сделать из девочки настоящую принцессу. Я не упрекаю, заботы доставляли мне удовольствия, я воспитывала ее для себя, вместо себя, чтобы память обо мне осталась, чтобы она с гордостью рассказывала обо мне. Мне казалось, что если она, моя внучка, названная в мою честь, будет счастлива, то вроде бы как и я останусь жить. Что после моей смерти маленькая частичка меня, воплощенная в ней, останется на земле. Словно это я продолжаю жить. Вот я сама себя и создавала в ней. Понимаете?

— Понимаю. Должно быть, вам очень обидно.

— Нет-нет, Николай Иванович, «обидно» — это совсем не то. У меня нет обиды, есть отчаяние. Представьте, вы много лет делаете какое-то дело, например, ну, не знаю, вышиваете большую, красивую и трудоемкую картину. Мечтаете ее подарить самым близким людям на самый великий их праздник. Знаете, что этот подарок спасет их от какой-то беды, мечтаете спасти их. Но некто берет и на ваших глазах бросает картину в огонь. Вы смотрите, как, корчась в пламени, погибает ваш труд, ваша мечта, и понимаете, что больше у вас нет возможности сделать все заново.