Разыскиваются полицией - Ким Уозенкрафт Страница 25

Гейл услышала бряканье ключей и, взглянув вдоль коридора, увидела Джонсона, который, словно рэпер, привалился к косяку. Он мог вихлять телом, не двинув ни единым мускулом.

— Сколько тебе осталось?

— Протереть одну секцию и отполировать, — ответила она.

— Давай быстрее. Нечего тут возиться всю ночь.

— Слушаюсь и повинуюсь, масса Джонсон, — поклонилась Гейл.

Он презрительно махнул рукой и пошел по коридору.

Нортону не удалось записать их всех в ассенизаторы, хотя Гейл не сомневалась, что он пытался. Хиллари назначили работать в изолятор, и она каждый день возвращалась в страхе, что заразилась всеми вирусами, которым только случалось нападать на человечество. Лизу загнали в библиотеку.

А Гейл наказали сильнее других. Или думали, что так наказали. Теперь в ее обязанности входило убирать коридор. Этот труд считался собачьим и не шел ни в какое сравнение с бригадой озеленения, однако Гейл он не показался непомерно тяжелым. Надзиратели сидели в дежурке, скабрезно шутили и травили военные байки, заключенные, кроме немногих, таких как Гейл, у которых имелись ночные обязанности, были заперты в камерах. Не спали лишь уборщики. В ее распоряжении был весь пустой коридор. Много места, много пространства. Обычные стены, никаких решеток. Иллюзия свободы.

Гейл повезло, что лейтенант назначил ее в административную секцию, где не приходилось драить бетонные полы, но зато ей дали очень длинный коридор. Это означало, что сначала по нему следовало пройтись сухой шваброй на колесиках, затем наполнить большое желтое ведро горячей водой, растворить в нем антибактериальное мыло, присоединить отжиматель и катить по всей длине — сначала туда, потом обратно. А затем — отполировать.

Гейл дождалась, пока Джонсон скроется в конце коридора, и вернулась к работе. Кто-то выплюнул на пол жевательную резинку, а Гейл не заметила, когда убирала всухую. Антибактериальное мыло растворило резинку, и теперь ее следовало отдирать. Гейл вернулась в туалет взять коричневое шершавое бумажное полотенце. Отскребла резинку и стала оглядываться, куда бы ее бросить, вспоминая, как ходила на занятия в университет, рассчитывая в итоге получить научную степень, и видела, как люди выгуливают собак и собирают их экскременты в специально взятые пакетики или газету. Как они похожи друг на друга: шли и несли в руках куски дерьма. Тогда Гейл считала безумием заводить в городе собак, однако скучала по жившей в родительском доме своей любимице, белой дворняжке, которую в седьмом классе выловила из пруда, принесла домой и назвала в честь писательницы Колетт. Колетт жила с ней до тех пор, пока Гейл не поступила в юридический институт, осталась в доме родителей, в Коннектикуте, и вечером в пятницу маячила в эркере, дожидаясь, не приедет ли ее хозяйка на выходные. В это время проходила операция «Абскам», [18]русские вторглись в Афганистан и погиб Джон Леннон. Гейл разругалась с родителями. Ее отец пришел в неистовство, когда в начале осеннего семестра она позвонила ему, и отцу пришлось вносить за нее залог в первый полицейский участок. Его нисколько не успокаивало, что дочь была одной из двух сотен демонстрантов, собравшихся в южном Манхэттене протестовать против использования ядерного оружия. На обратном пути в Вудбридж отец и дочь молчали, Гейл не посмела признаться, что в очереди на сдачу отпечатков пальцев познакомилась с мужчиной. Какой смысл настраивать против него отца, если они могут вообще никогда не встретиться? Кто знает, не окажется ли он как Андре, тот гитарист из Оклахомы? «Я полюбил тебя навек. Как ты сказала? Ты беременна? Тогда пока». Да и что он такого сделал? Записал ее телефон на ладони и обещал позвонить. Это еще ничего не значит. Гейл извинилась перед отцом за то, что вытащила его в город и разорила на две сотни баксов, вынудив заплатить за нее залог, но не уступала своих позиций, утверждая, что дело стоило свеч, ведь они хотели остановить маньяков, готовых взорвать планету.

Через два месяца отцу исполнялось пятьдесят пять лет, и он уже перенес инфаркт. Он провел рукой по густым седым волосам и посмотрел на дочь:

— Никто не собирается взрывать планету. Люди так много в нее вложили, что не захотят уничтожить ее в огне. — Он вел машину молча, а затем улыбнулся. — Откровенно говоря, я горд, что ты отстаиваешь свои убеждения. — Он сжал ее руку, и Гейл охватила бурная радость.

В этот миг ей захотелось большего взаимопонимания, но она не сомневалась, что родители — существа иного сорта и с ними невозможно настоящее общение. Вероятно, сказались годы неодобрительных взглядов и поджатых губ, когда Гейл одевалась не так, как надо, делала не такую прическу, выбирала не те клубы в школе и водилась не стой компанией. «Моя дочь — радикалка, — заявлял отец за обедом, когда Гейл высказывала свои взгляды. — Моя дочь — коммунистка. Чего ей не хватает? Нам повезло, что мы живем в наше время в этой стране. Ты представить не можешь, как тебе повезло». Дело кончалось тем, что Гейл запиралась в своей комнате и слушала Джони Митчел или «Кровь на дорогах» Дилана, читала «Историю народа США» Зинна, Гинсберга, [19]Плат [20]или Секстона. Она давно перестала спорить с матерью по поводу украшения комнаты и увезла в общежитие свои вызывающие недовольство плакаты с изображением Че Гевары и Джона Леннона. Дома она появлялась только на выходные. А после смерти Колетт стала приезжать и того реже.