Мельничная дорога - Кристофер Дж. Эйтс Страница 25

Мы повернули к школе – приземистому зданию, словно позаимствовавшему свой вдохновляющий вид у набора «Лего» для начинающих.

– Как ты думаешь, идти мне или нет? – спросила Джен.

Я чуть не крикнула: нам идти или не идти? Конечно, идти. Если не пойдем, будем жалеть остаток жизни. И умрем старыми и одинокими в доме, где воняет мочалками и кошачьей мочой. А сказала:

– Наверное.

– Наверное, – откликнулась подруга.

Это было равносильно согласию нас обеих.

Весь день я размышляла о предстоящем после уроков свидании, репетировала в голове общение с Мэтью и получила от учителя выговор за невнимательность. На перемене обсуждала с Джен, какой чудной этот Мэтью, и каждый раз, когда произносила это слово, оно меня волновало. Потом бездумно рисовала на вырванных из учебника страничках – выводила по-разному буквы ХДМУ (Ханна Дженсен Мэтью Уивер), чертила ходульного мальчика и ходульную девочку в ходульном Токио (иногда с ходульными палочками для еды) и еще цветы – то ли свадебные букеты, то ли просто букеты. Но ни на секунду не допускала, что испытываю всепоглощающее бремя первой в жизни любви.

Да, Мэтью чудной, однако интересный. В буквах ХДМУ не больше романтики, чем в химической формуле. Нарисованные мною букеты просто цветы интеллектуального любопытства.

Оттого что свидания приходилось ждать, время буквально замерло, уроки еле тянулись. Когда звонок возвестил об окончании учебного дня, у меня возникло чувство, будто я отбыла пожизненное заключение, а теперь вышла на свободу. Меня манил свет за школьными дверями, серый воздух вокруг плюющего дымом автобуса показался пьянящим ароматом.

Пока автобус тащился по улицам Росборна, мы с Джен, как всегда, сидели рядом и строили планы (встречаемся у Джен, едем на велосипедах к дому Пэтча, о придурках из Хаззарда рассказываем лишь в том случае, если припрут в угол). Когда на Мельничной дороге поездка завершилась, я пулей вылетела из дверей автобуса, словно у меня внутри спустили курок, но если бы меня спросили, я бы решительно и невинно отвечала, что не вижу у себя никаких признаков влюбленности.

Но Мэтью Уивер! О, этот Мэтью Уивер! Сейчас я признаю, что была влюблена.

Не думая ни о чем, кроме Мэтью, моей будущей родственной душе, я пронеслась по короткой подъездной аллее к нашим вечно открытым воротам и миновала каменные опоры, осененные копией двойной арки Бруклинского моста. Ворота возвели прежние поколения Дженсенов как дань фамильному бизнесу – некогда процветающему экспорту порошка власти, цемента. Согласна, не самый привлекательный товар, но уверяю, что цемент прежде считался серым золотом.

Я родилась в богатой семье, нет смысла это скрывать. Пусть данный факт не определял жизнь двенадцатилетней девочки, я тогда о подобном глубоко не задумывалась. С Мэтью Уивером мы были не столько родственными душами, сколько отличались друг от друга, и мое двенадцатилетнее сознание всегда принимало это в расчет. Я понимала, что Мэтью груб, старше меня, не из наших мест, и не переставала размышлять, насколько его жизнь отличается от моей. Дженсены жили в Росборне более полутора столетий, и за воротами меня встретил большой бежевый дом, гараж на три машины, конюшня и огромный участок с ландшафтным дизайном. Мэтью, как я позднее убедилась, обитал в иных условиях.

Взлет благосостояния нашей семьи совпал с расцветом сонного Росборна. Это произошло в начале девятнадцатого столетия, когда во время строительства канала Дэлавер – Хадсон рабочие взрывали почву под его русло и обнаружили близ Росборна полосу высокосортного известняка площадью в тридцать квадратных миль. Большая часть запасов была на глубине под землей, принадлежавшей фермеру и недавнему иммигранту из Дании Дженсу Хенрику Дженсену.

Каждый раз, когда я в детстве садилась обедать, меня пугал написанный масляными красками портрет Дженса Хенрика – великий датчанин косился на меня, лицо бледное, с острыми скулами, копна черных волос ниспадает на лоб почти до самых мертвенно-голубых глаз. Замечая, как глаза давно умершего человека следили за мной, где бы я ни находилась в комнате, – глаза такие же, как у меня самой, – я проникалась наводящим ужас ощущением обреченности.

До открытия в Росборне порошкообразного золота Дженс Хенрик Дженсен владел мельницей и сам на ней работал (отсюда название нашей улицы), но после начала добычи известняка дальновидно переоборудовал ее для помола цемента. В дальнейшем производство цемента стало основой нашего семейного бизнеса. Королевская цементная компания Дженсена по сей день известна тем, кто занимается строительством (слово «королевская» Дженс Хенрик вставил в название для солидности и в честь датского короля Фредерика VI).

Известняк был настолько высокого качества, что дал импульс развитию тихому городку, вызвал к жизни пятнадцать цементных компаний и… звучите фанфары… город присвоил свое имя новому сорту цемента – росборнскому! Найдутся ли в мире люди, кому неизвестно, что росборнский цемент использовали при сооружении Центрального вокзала, волноломов Бруклинского моста, первых нью-йоркских небоскребов и пьедестала статуи Свободы?

Если не знаете – стыдитесь!

С первого дня по сегодняшний росборнский цемент испытывал взлеты и падения. Наш цемент необыкновенно прочен, когда застынет, но на это уходит много времени. Крутой, однако до глупости медлительный, росборнский цемент – это Сильвестр Сталлоне строительного мира.

Отвлечемся на мгновение и признаем, что, прибегая к юмору, я стараюсь скрыть, что сама безумная цементная фанатка. В этом продукте меня все приводит в восторг – цемент интересовал меня, даже когда я была маленькой девочкой. Общество по сохранению исторических сортов цемента (не шучу, есть такая организация) собиралось в нашем доме, я сидела сзади и пыталась понять, о чем говорится. Отец входил в руководство Общества, и я гордилась им. Собрания вел человек по имени Пит – лицо словно высеченное из скалы, борода будто припудрена цементным порошком. Пит работал в Комитете по охране природы, слыл местным знатоком обо всем на свете, иногда приходил к нам в школу вести беседы о ледниках, фауне и флоре Свангамских гор. Но если ледники оставляли меня равнодушной, сосновые иглы своими уколами не пробуждали интереса, от темы цемента я возгоралась, как порох.

К концу XIX века пятнадцать конкурирующих заводов Росборна производили 42 процента цемента страны. Правда, не обходилось без проблем: у нашего героического товара появились конкуренты – на рынок контрабандой ворвался подлый портлендский цемент.

В начале XIX века портлендский цемент изобрел каменщик из Лидса. Именно так: англичашка стал конкурентом росборнскому сорту, положившему патриотическое основание статуи Свободы.

Кинг-Конг против Годзиллы – вот так! Если вы не видели столкновения двух сортов цемента, то считайте, что не видели ничего. Война была жестокой, а победителем мог стать лишь один. К несчастью, долгий срок застывания нашего продукта не шел на руку росборнскому цементу в торопливом мире после Первой мировой войны с его строительным бумом и программами возведения зданий, мостов и дорог, и верх взял портлендский.