[Голово]ломка - Алексей Евдокимов Страница 24

Очки.

Очки Очкастого. Заатмосферной цены и футуристического дизайна от Yamamoto. Зацепившись хитиновыми лапками за щелястый верхний скос вадимова монитора, чуть снизу вверх, но и с неким снисходительным превосходством прямо ему в глаза глядели очки Очкастого. Задымленное, холодного копчения левое стекло наискось, лукавым прищуром пересекала ироническая трещинка. Воронин подмигивал, намекал, разделяя секретную осведомленность, чуждую повседневной активности пресс-рума. Они, эти очки, были первым, что Вадим увидел, войдя в офис — и тотчас снова наступил сбой. Сбой синхронизации, как во время коллективного death-матча в стрелялку по сети: когда под озабоченно констатируемое экраном Out of sync. общее игровое пространство прискорбно расслаивается на несколько взаимонеприемлемых и несопоставимых заикающихся квазиреальностей. В одном из изолированных слоев вадимова сознания был телебудильник на полвосьмого, неприветливо теплеющая толстая вялая струя из крана, беспросветная «икарусная» желтизна, мятые зевки автобусного населения, с отвращением сереющее ветреное небо, «доброе утро», «четвертый, будьте добры» и дважды «привет». Рутинная эта действительность с ее гигантской инерцией повторяемости, с утра, абстрагированная от вчерашнего восемью часами мертвецкого сна, властно взяла верх, вытеснив с поспешного одобрения охранительных инстинктов рассудка содержание предыдущего вечера в область глюков, резиновых руконогих кошмаров и иных ментальных флюктуаций. Другой, несопоставимый пласт, карикатурно-страшильный, триллерный, гигеровский — просочился потемневшей болезненной ссадиной на правой ладони, синяками на груди и плече, тоскливым скрипом в мышцах и суставах при малейшем движении, буроватой оторочкой рукавов куртки (не отмывается!) и изгвазданными дремучей, негородской грязью ботинками; дико уставился встрепанными глазами из зеркала; обманчиво спасовал перед уличной толкотней — и убийственно нацелился врасплох парой японских линз. Out of sync. Аут. Привет! Доброе утро… Вадим максимально небрежно приблизился к своей ячейке, включил компьютер и как бы промежду прочим смахнул очки в карман. Никто не обращал на него внимания. Привет, Вадик, рассеяно откликнулось соседское пэдэ-дарование, ковыряясь мышкой в майкрософтовских зубах. Но действительность разладилась. Страх, предметный, физиологический, очень сильный, вернулся — и никакому автоматизму уныло-знакомого файлового прейскуранта, поносно испражняющегося факса, «…выгони мне еще раз те вкладыши, ну, для „Карьеры“… его было уже не одолеть. Страх выглядел геометрической фигурой, четырехугольником, три вершины которого: бронзовый статуй коронованного динозавра на круглом постаменте, шагнувшая из-под столешницы тумба и ее верхний, отродясь не запиравшийся, а теперь глухо запершийся ящик — оставались статичными, а третья — карман вадимовых джинсов — перемещалась вместе с ним. Таким образом, деться от страха Вадиму было некуда. Филиал страха, менее вещественный, но более обширный, находился поодаль, где привычно намеревался закусить собственной требухой животно-праздный самурай. Раз и потом еще раз там, в заштрихованном жалюзи нутре закрытого командного отсека, прорезался телефон. Второй звонок увял очень быстро, после пары сигналов. Некто, тщившийся вчера предупредить, оградить Андрея Владленовича надрывными мобильными воплями, понял, что опоздал. Вадик, можно? Текстовик Светочка полувопросительно улыбнулась, помяв в пальцах помятую кружку-лузера. Чего это ты такой? Вадим нерешительно кивнул. И быстро заполнил опустевший подозрительный уступ пластмассовым, напоминающим перевернутые ракетные дюзы, резервуаром для канцелярской дребедени. Он попробовал сосредоточиться на ежеквартальном отчете Инфонет-фонда о влиянии глобальных коммуникаций и мультимедиа на банковское дело — но бесчисленные числительные и иноязычная бизнес-терминология, и раньше-то сохранявшие кажимость осмысленности с изрядным трудом, теперь лишились ее напрочь, перестав отличаться от тех смешных каракулей, коими в текстовом редакторе предстает служебный файл. Это тоже была десинхронизация — сам Вадим не синхронизировался более с окружающим и окружающими. Делался несовместим с жизнью пресс-рума. Коллеги еще здоровались с ним, еще пасовали ему мимолетные деловые вопросы, компьютер еще подчинялся его командам, телефон еще общался с ним — но то была лишь сила привычки и внешнего сходства. На самом деле сотрудник Аплетаев не принадлежал уже ни пресс-службе, ни REX'у, ни общепринятому, единому для всех законопослушных сограждан ходу вещей. Противоречил ему. Лаковая бордовая Антарктида, плюхающее шуршание полиэтиленового пакета, мокрый лесной подлесок, тающий светлый квадрат на фоне черной воды беспрекословно исключили его из универсальной социальной парадигмы. Out of. Рядовая пи-аровская единица переродилась, как пораженная раком рядовая клетка — и даже пустила метастазы: запертый ящик, вылезшая тумба, закрытый воронинский кабинет… В последний уже пару раз толкнулись, кто-то уже осведомился: „А что, шефа еще не было сегодня?“ (Вадим всякий раз примерзал взглядом к монитору и рефлекторно напрягал шею). Через часик кто-то уже и удивился: „Он не предупреждал вчера, что его не будет?“ Все это были симптомы непоправимо нарастающей десинхронизации, разлада, распада, причина и источник которого, маскируясь, перебирал кнопки клавы, конструировал имитационные тексты и обмирал от каждого раскрытия входной двери. Подташнивающий вадимов ужас, кстати, был предельно конкретен — ужас разоблачения, ареста, зоны. Ни полагающихся (вроде как) содроганий совести, ни вообще четко формулируемого для самого себя: „Я вчера УБИЛ ЧЕЛОВЕКА“. Ничего подобного. Никаких достоевских реминисценций. Было очень хреново — но только и исключительно от боязни быть вычисленным. Уборщица… Уборщица! Как часто убирают пресс-рум? Каждый день — утром? Раз в неделю — в субботу? В чем заключается уборка? Может уборщица сдвинуть тумбу? Или Мурзиллу? Пыль, не знаю, с подставки вытереть?… Вершины чертова четырехугольника превратились в неразрешимые проблемы. Сейчас у всех на виду отскребать постамент и таскать груду окровавленной бумаги он не может. А задерживаться позже всех — это точно навести на себя подозрения… Вдруг ворохнулось в складках брюшины. Вадим обернулся. Не глядя, нашарил первую попавшуюся дискету. Вщелкнул в дисковод. Зашел на жесткий диск. LAYOUTTT. Обернулся опять. WORDART. Выжелтил insert'ом уличающие txt. F6 — перенос. Ввод. На шкале слева направо один за другим сгорали, запинаясь, бикфордовы шнуры скачиваемых файлов. Вадим вытянул дискету, отправил в задний карман. Еще примерно час спустя дверь отдернулась — и в щель внедрился шарнирный и острый, как складной нож, начальник отдела информационной безопасности Михаил Анатольевич. Повякивая штиблетами: вжжик… вжжик… — целенаправленно располовинил пресс-рум от двери до очкастой выгородки, уверенно взялся за ручку, потянул. Непонимающе повторил. Недоверчиво подергал. Оббежал помещение возмущенно-недоуменным локатором.

— Андрей? — осведомился у пространства с сухой безадресной требовательностью. Вадим замер.

— Сами ищем, Михал Анатольич! — пространство воплотилось в молодого пи-ар-пидора, встало перед информационной безопасностью, как лист перед травой, из соседней ячейки, покачнулось, заторопилось. — Не было с утра! Я вот слоганы сдать уже давно все…

Не обращая более внимания на неуклюже свинчивающего фразу Олежека, Михаил Анатольевич разъял сотовый, раздраженно набил наверняка сто раз записанный в память номер (Вадим влип в экранные буковки — но странным образом четко регистрировал каждое действие Анатольича). Подождал, радируя штиблетом неприятную морзянку. Вадим увидел против воли: «понтиак», косо погрузивший пиреллевские покрышки в захламленную придонную пульпу… разверзтая дверца, приникший к лобовухе гражданин начальник, величаво полощущий полсмитовскую полу… и мобильник, выпендрежный эм-тридцать пять-и-сименс, я с ним в этих таитях на серфе и даже с аквалангом, приколи, водонепроницаемость totally, йе?… — немо трепещет зеленым глазком в стылой мути. Тик истерической ухмылки смял краешек губ, Вадим расправил испуганно — заметит!… Но доминошные костяшки неуправляемых ассоциаций уже застучали, где-то там же — на грани дурацкого гэга и мистической жути, — мелькнуло: как Очкастый протягивает, взвихряя песочек, как берет, подносит к кулькам, из-под набрякшего галстука выбулькивается гирлянда пузырьков… Он тряхнул башкой, отгоняя, оторвался от экрана, — и рухнул в воздушную яму: Пыльный глядел на него! Впрочем, тут же осуждающе качнул костистой челюстью, выказал из дрябловатых складочек кукиш кадыка, защелкнул, вжжжикнул, кинул пространству: «Придет, чтоб срочно!…», захлопнул, перестал. До конца рабочего дня оставалось шесть часов.