Интерлюдия Томаса - Дин Кунц Страница 24

Когда я прохожу мимо входа в боковую трубу, меня останавливает шум. Его источник далеко, и эхо, проносясь по узкой трубе, напоминает грозное гудение, будто по бетону движется что-то тяжелое и металлическое. Луч моего фонарика пробивает темноту лишь на считаные ярды, но едва я задаюсь вопросом, а может, ко мне катится металлический шар, пущенный злобным инопланетянином с молнией на спине, шум смолкает.

Тут же начинает дуть ветерок, принося воздух, который пахнет старым бетоном. Это не затхлый воздух темных тоннелей. Он свежий и чистый, ласкает лицо и даже немного ерошит волосы, приятный, прохладный утренний воздух, каким он и должен быть в январский день в центральной части побережья Калифорнии.

Если в дальнем конце этой трубы ранее стояла заглушка, то теперь ситуация изменилась. Кто ее открыл и почему

— вопросы крайне важные, потому что случайностью это не назовешь: время рассчитано очень уж точно.

Больше из трубы не доносится ни единого звука, никто по ней ко мне не приближается.

Хотя, скорее всего, никто не видел, как мы с Джоли в безлунной темноте бежали по пляжу к жерлу дренажной трубы, хотя девочка направила Хискотта — а таким образом, всех — по ложному следу к несуществующей пещере, мне не очень хочется возвращаться на пляж. Любой другой выход из дренажной системы сулит больше плюсов, чем тот, что укрыт кустами и лианами.

Интуиция — надежная достаточно часто, но не всегда — подсказывает ясновидящему повару блюд быстро приготовления, что альтернативный выход безопасен, и тот, кто распечатал боковую трубу, скорее мне друг или предпочитает, чтобы умер Хискотт, а не я, а возможно, хочет, чтобы умерли мы оба, но не я один.

Я решаю действовать без промедления, отталкиваясь от этого ненадежного предположения. В конце концов, при самом худшем раскладе меня всего лишь убьют.

Пригнувшись, сдавленный спереди и сзади темнотой, сжимая в руках пистолет и фонарик, чуть ли не обдирая костяшки пальцев о бетонный пол, я чувствую себя троллем, но, разумеется, я не ем детей, пожалуй, Голлумом, а не троллем, Голлумом, ведущим хоббита Фродо в логово гигантской паучихи Шелоб, да только я скорее Фродо, чем Голлум, потому что ведут меня, а не веду я, а это значит, что меня оплетут шелковыми нитями, прочными, как проволока, и отложат в сторону, чтобы та, что меня поймала, смогла съесть живым в удобное ей время.

Но, к моему изумлению, никакой Шелоб нет, и пройдя чуть ли не весь путь до Мордора, когда икры ноют от долгого хождения в позе гориллы, я прибываю к концу трубы. Железная лестница ведет наверх, к открытому люку, через который виден розовый свет раннего утра.

Из люка я вылезаю на бетонную площадку площадью четыре на четыре фута. Позади меня, на востоке, длинный склон поднимается к рельсам ограждения и Прибрежной автостраде. Передо мной местная дорога, ведущая к «Уголку гармонии», который находится ярдах в двухстах слева от меня. Ночь отступает к западному горизонту, розовая заря захватывает все большую часть небосвода, и я уже вижу и автозаправочную станцию, и ресторан, около которого припарковано несколько автомобилей — завтрак начался, — но не укрытые тенью деревьев коттеджи.

Если кто-то из Гармони случайно заметит меня, я слишком далеко, так что ему меня не узнать.

Гул электромотора привлекает мое внимание к люку. Треугольные сегменты выдвигаются из стены, сближаются и формируют водонепроницаемую заглушку. Мне очень хочется верить, что где-то у меня есть друг, но меня тревожит ощущение, что мной просто манипулируют, и о помощи речь не идет.

Каждый член семьи Гармони — узник, но при этом и оружие, которое может быть использовано против меня Хискоттом. Я один. Их много. В утреннюю смену, наверное, треть на работе, обслуживают семейный бизнес, но остальных можно использовать, чтобы ловить меня и оберегать Хискотта, причем выбора у них нет, особенно в такой кризисной ситуации. Если они попытаются взбрыкнуть, он использует их для убийства кого-то из близких.

Я не хочу причинять вреда никому из них, но при сложившихся обстоятельствах мне не проскользнуть незамеченным мимо столь многих, не добраться до дома, где проживает Норрис Хискотт. Следовательно, нужно изменить обстоятельства. К северу от меня пересечение съезда с автострады и местной дороги, ведущей к «Уголку гармонии». Направляясь к нему, я убираю фонарик в карман, а пистолет засовываю под ремень на животе, между футболкой и свитером.

Не дойдя сотни ярдов до перекрестка, я останавливаюсь, опускаюсь на одно колено и жду на обочине.

Не проходит и минуты, как на съезде с автострады появляется «Форд-Эксплорер».

Я подбираю маленький камушек и делаю вид, что внимательно его изучаю, будто что-то в нем зачаровало меня. Может, это золотой самородок, а может, природа выбила на нем изумительный по точности портрет Иисуса.

«Эксплорер» притормаживает у знака «Стоп», выкатывается на перекресток без полной остановки, поворачивает налево, ускоряясь, проезжает мимо меня.

Еще через пару минут, когда на съезде возникает громадный восемнадцатиколесник, я бросаю камушек и выпрямляюсь в полный рост.

То, что я собираюсь сделать, плохо. Не так ужасно, как похищение миллиарда долларов из инвестиционной фирмы, которой вы же и управляете. Не так плохо, как всю жизнь, занимая выборную должность, обеспечивать свое благосостояние взятками. Но гораздо хуже, чем сорвать наклейку «НЕ СРЫВАТЬ — КАРАЕТСЯ ПО ЗАКОНУ» с подушек вашего нового дивана. Это плохо. Плохо. Я не оправдываю своих действий. Если мой ангел-хранитель наблюдает, он, конечно, в ужасе. Если молодые люди когда-нибудь прочтут мои мемуары, я надеюсь, что мое преступление не побудит их повторить его. То же самое относится и к читателям постарше. Нам не нужны правонарушители-пенсионеры, точно так же, как не нужны молодые хулиганы. Я могу объяснить, почему должен сделать то, что наметил, но прекрасно понимаю, что объяснение — это не оправдание. Плохое деяние остается плохим, даже если оно необходимо. Что плохо — то плохо. Я сожалею. Ладно, поехали дальше.