Фальшивая Венера - Майкл Грубер Страница 24

— Откуда ты узнал, что я устраиваю выставку у Лотты?

Марк небрежно пожал плечами.

— У меня есть свои каналы. В этом городе в мире искусства не происходит практически ничего, о чем мне не стало бы известно. Так или иначе, не хочу быть занудой, но если ты пожелаешь заработать серьезные деньги… кстати, я еще не делился с тобой своими соображениями по поводу старых мастеров?

Я ответил, что не делился, и Марк начал:

— Предположим, есть один человек, который зашибает, скажем, десять миллионов в год на… не знаю, на недвижимости, игрой на Уолл-стрит — не имеет значения. В нашем городе таких тысяч пятьдесят, правильно? Так вот, у этого человека есть все: квартира, особняк на Лонг-Айленде, машина, его дети учатся в лучших школах, он собрал небольшую коллекцию известных вещичек, современных, но очень модных…

— Несомненно, купленных по твоей рекомендации.

Марк рассмеялся.

— Разумеется. Мы помогаем этому человеку отточить свой вкус. И пока что он не может себе позволить только действительно серьезное искусство: Сезанна, Ван Гога, Пикассо, все они выходят за рамки его возможностей, не говоря уж о Рембрандте, Брейгеле и прочих старых мастерах. И в самолюбии этого человека зияет большая брешь. К тому же, предположим, его жена предпочитает традиционную обстановку квартиры. В такой квартире не повесишь работу Бутцера или Мияке, [48]она будет смотреться дерьмово. Но что, если я предложу ему небольшую милую подделку Сезанна, почти мадонну Рени, [49]золоченая рама, над ней изящная лампа в бронзовом светильнике. Отличить ее от подлинника сможет только эксперт. Конечно же, речь не идет о «Сикстинской мадонне» или «Моне Лизе», вовсе нет. Мы займемся неизвестными работами, маленькими, но красивыми. Приходят гости и восклицают: «О, неужели это настоящий Сезанн?» А наш человек отвечает: «Очень может быть. Я приобрел его за сущие гроши».

— Картина будет с подписью?

Марк недовольно поморщился.

— Разумеется, без подписи! Господи, мне больше ничего не нужно! Нет, это будет что-то вроде поддельных драгоценностей, стразов. У состоятельной дамы есть перстень с бриллиантом в сорок карат, но она его не надевает, отправляясь в бакалейную лавку или сельский клуб. Перстень хранится в сейфе, а дама носит сделанную на заказ копию, которую ее знакомые принимают за подлинник, потому что, во-первых, все они сами поступают так же и, во-вторых, им же известно, что настоящий перстень у дамы есть. Вот и наш человек демонстрирует свой вкус, а также — и это тоже очень важный фактор, влияющий на спрос на подобные вещи, — то, что у него, возможно, гораздо больше денег, чем думают его приятели, потому что только взгляните, что висит на стенах: Сезанн, Коро. Ну, что скажешь?

— На мой взгляд, Марк, это потрясающая идея. Она насквозь лживая и претенциозная, однако в то же время в ней нет ничего противозаконного. Ума не приложу, почему она не пришла в голову другим владельцам художественных галерей.

Марк постоянно продает массу иронии, но сам с трудом понимает ее, столкнувшись с ней в реальной жизни. Он одарил меня широкой улыбкой.

— Ты правда так думаешь? Замечательно. Значит, ты заинтересовался? В смысле, ты готов выполнить несколько таких работ?

— Позволь сперва задать тебе один вопрос. Я тут на днях встретился с Жаки Моро, и он сказал, что ты предложил ему выгодную работенку в Европе, живопись в разных стилях, как он выразился. Это как раз то, о чем ты говоришь сейчас?

Марк неопределенно махнул рукой.

— Нет, тут совершенно другое. Я хочу сказать, Жаки хороший художник, но с тобой он и рядом не стоял. Ну, так что ты мне ответишь? Ты в деле?

— Нет, извини.

— Нет? Почему, твою мать?

— Да я просто не думаю, что такая работа мне понравится. Кроме того, я сейчас собираюсь заняться одним большим проектом, и у меня не будет времени.

Марк проглотил эту ложь — или притворился, что проглотил, — и пожал плечами.

— Ладно, дружище, но если ты вдруг захочешь зарабатывать серьезные деньги, звякни мне. Ну а пока я переговорю с этим Кастелли. Как знать, быть может, это дело придется тебе по душе.

— И правда, как знать, — согласился я.

Тут к столику подошел официант, и нам пришлось обсудить десерт. За десертом Марк расспросил меня о сальвинорине, и я вкратце изложил ему то, что узнал от Шелли. Потом он спросил, почему мне кажется, что я перестал возвращаться в свое собственное прошлое и начал посещать чье-то чужое, и я ответил, что не знаю, но у меня было такое ощущение, что я нахожусь внутри картины эпохи барокко, может быть, мастера позднего чинквеченто, а затем упомянул, что место, где я был, существует в действительности, что я нашел адрес в Интернете, улица Калле-Падре-Луис-Мария-Лоп в Севилье. Когда он это услышал, у него глаза полезли на лоб. Слотски — самая настоящая ходячая энциклопедия искусства, и он спросил, знаю ли я имя того малыша, я ответил, что его звали Гито де Сильва, и Марк воскликнул:

— Матерь божья!

Тут удивился я:

— О, ты слышал об этом Гито де Сильва? Я имею в виду, он художник?

— Можно и так сказать. «Гито» — уменьшительно-ласкательная форма «Диегито», «маленький Диего». Этот мальчик родился в Севилье в доме номер один по Калле-Падре-Луис-Мария-Лоп в тысяча пятьсот девяносто девятом году. — У него сверкнули глаза, когда он произнес эти слова. — Его отцом был Хуан де Сильва, как ты и сказал, однако поскольку в Севилье было принято в профессиональном творчестве использовать фамилию матери, когда он начал писать картины, он назвал себя Диего Веласкесом.

Что ж, отлично, недавно я писал под Веласкеса, и, должно быть, это каким-то образом отложилось у меня в памяти, чем все и объясняется. Я рассказал об этом Слотски, и он сказал:

— Да, но ты не знал ничего этого до тех пор, пока я тебе не сказал. Так откуда это пришло к тебе?

— Наверное, я где-то читал об этом, а потом забыл, какие еще могут быть объяснения?

Марк покачал головой.

— Нет, ты действительно вернулся назад во времени, ты сам говорил, что все это было реальным, не видение или фантазия, похороны твоего отца и все остальное; быть может, тебе удалось установить спиритический контакт с Диего Веласкесом.

— Не знал, что ты веришь в такую чушь, — сказал я.

— Не верю, однако тут хочешь не хочешь поверишь, что твое сознание, возможно, готовит тебя к тому, чтобы писать как Веласкес.

— Это как раз то, чего можно ждать от моего сознания: оно заставит меня вляпаться в новое дерьмо и написать картины, продать которые нельзя в принципе.