Выкуп за собаку - Патриция Хайсмит Страница 23

— Я боялся, что собаку убьют, сэр. Мистер Рейнолдс говорил мне, что его больше заботит собака, а не деньги.

Макгрегор покачал головой:

— Духамель... Кларенс... ты же полицейский, ты не член Американского общества защиты животных. И ты оставил его одного, дав ему возможность спокойно смыться? Где он жил?

— Он снимал комнату на Сто третьей, Западного округа.

Макгрегор не потянулся за карандашом, хотя адрес Роважински в Западном округе был у Кларенса с собой. Манзони внимательно слушал.

— Значит, он получил еще деньги?

— Сегодня вечером, в одиннадцать. То есть пару часов назад. Мистер Рейнолдс настаивал, чтобы полиция не вмешивалась.

При этих словах Макгрегор, казалось, изумился:

— Кто такой этот мистер Рейнолдс? Он что, приказывает полиции? Сначала обращается к нам с жалобой, а потом не хочет, чтобы мы проводили расследование? Ты должен был проследить за ним, Духамель, если уж взялся за это дело.

— Понимаю, сэр, и готов сделать все, что в моих силах... хотя бы теперь. Этот Роважински, скорее всего, прячется в одном из дешевых отелей или, может, живет у приятеля. Он заметно прихрамывает. Я составлю подробный словесный портрет, но мне хотелось бы принять участие в розыске.

Макгрегор кивком указал на пишущую машинку:

— В следующий раз держи связь.

— Да, сэр.

Но Макгрегор, очевидно, уже думал о чем-то другом и уставился в бумагу, лежавшую перед ним.

— Ну-ну, — произнес Манзони, прищелкнув языком.

Кларенсу пришлось отправиться в другой офис, чтобы найти нужный формуляр. Он отпечатал описание внешности Кеннета Роважински, приблизительный рост, вес и возраст, цвет волос и глаз, указал, что он хромает на правую ногу, описал розовые щеки, губы и нос. Последний известный адрес. Кларенс добавил: параноидальный тип, составитель анонимных писем, незаметный, агрессивное поведение, похитил черную сучку, французского пуделя по кличке Лиза, принадлежавшего Эдуарду Рейнолдсу и прочее, на Риверсайд-парк 14 октября в 7.30 вечера. Вымогатель двух тысяч долларов выкупа. Из своей записной книжки Кларенс переписал номер карточки социального страхования Роважински и присовокупил его для полноты информации.

К пяти часам утра Кларенс был в Астории, на Лонг-Айленде. Он выпил еще кружку пива в Манхэттене, раздумывая, стоит ли идти домой на Девятнадцатую улицу или навестить родителей, и в результате отправился на бульвар Дитмар.

Кларенс провел здесь детство и всякий раз, приезжая в Дитмар, вспоминал себя десяти-двенадцатилетнего: простофиля, белокурый мальчишка, катается на велосипеде или на роликовых коньках, иногда приносит домой живую черепашку, которую купил за тридцать пять центов в зоомагазине. Этого магазина больше пет. В те счастливые дни, проведенные здесь, на улицах, у него было множество приятелей, в основном итальянцев. Как все кажется легко и просто, когда тебе двенадцать. Кларенс вспомнил о Сантини и Манзони. Они оба не любили его, он это чувствовал. Манзони служил патрульным, как и Кларенс, но ему было тридцать лет, и он смотрел на жизнь со спокойным цинизмом, как и полагалось полицейскому, по мнению Кларенса. Манзони проработал в полиции лет шесть или восемь, но, похоже, не стремился даже продвинуться по службе.

На бульваре Дитмар разгружались грузовики: рыба в открытых контейнерах с подсоленным льдом для ресторана и коробки со свежим салатом, баклажанами и помидорами для супермаркета. Мужчины в грязных белых фартуках что-то прокричали друг другу, деревянные бочки с пивом упали на тротуар, и один из автомобилей с шумом отъехал. Мало что изменилось с тех пор, как он был мальчишкой. Но что бы ни говорили его родители, старые приятели Кларенса, жившие по соседству (их осталось не так много, потому что молодые люди, в большинстве своем, уезжали из Астории), не желали больше пить с ним пиво, даже если он не был в форме, а он надевал форму только на дежурство. Что-то ушло, как если бы он стал не полицейским, а священником и получил право вершить суд над своими друзьями. "Конечно, нечего стыдиться того, что ты полицейский, — утешала его мать, — иначе до чего докатится Нью-Йорк?" Но дело было не в этом.

Сейчас Кларенс шел по Хебл, своей улице, мимо спящих еще двухэтажных коттеджей с выступающими в сторону улицы застекленными террасами. Светало. Дорога сюда заняла целую вечность.

Дом родителей был белым с желтым орнаментом, с верандой и зеленой лужайкой, обнесенной низкой изгородью. Кларенс осторожно открыл деревянную калитку и по узкой дорожке прошел к крыльцу. Через стекла веранды ему были видны старая, обитая красной кожей софа и заваленный газетами кофейный столик. Кларенс вдруг понял, что у него нет ключа. Он на минуту заколебался, но тут же подумал, что мама не станет обращать внимания на ранний час, и коротко нажал на кнопку звонка.

Несколько мгновений спустя в полумраке дверей появилась его мать, в неуклюже накинутом махровом халате. Она прошла через веранду и, узнав сына, расплылась в широкой улыбке:

— Клари! Привет, дорогой! Входи, родной! Как поживаешь? — Она обхватила его за плечи и поцеловала в щеку.

— Нормально. У вас все в порядке?

Мама приготовила в кухне кофе, уже заправленный в электрическую кофеварку, которую оставалось только включить. Они не виделись полтора месяца, верно? Часы с красной кукушкой открылись, и птица возвестила, что сейчас половина шестого. Кухня была крошечная, безукоризненно чистая и облицована желтым жаростойким пластиком. А как поживает его девушка, Марион, так?

— Мэрилин, — поправил Кларенс, обрадовавшись, что мать не запомнила имя. — С ней все в порядке. — Он снял пиджак и уселся за кухонный стол.

— Что-то случилось?

Кларенс рассмеялся:

— Нет. По-твоему, я приезжаю сюда только когда у меня неприятности?

— Почему ты не привезешь Мэрилин? Ты ее прячешь. — Мать отвернулась от плиты, держа в руках лопаточку. Она настояла на том, чтобы приготовить омлет — а после этого Кларенс поспит, если захочет.

— Ей трудно куда-то выбраться. У Мэрилин нет постоянной работы, она свободный художник. Печатает на машинке. — Надо бы познакомить Мэрилин с родителями. Кларенс предлагал, но Мэрилин немного смущалась. Путешествие в Асторию — мероприятие, требующее долгой подготовки. Он тоже не был знаком с матерью Мэрилин, но та и не настаивала. Родители Мэрилин были разведены.

Мама налила Кларенсу кофе и переключила свое внимание на плиту, продолжая болтать. Нине было сорок девять, блондинка с короткими, от природы вьющимися волосами, которые требовали минимум заботы. Она обладала некоей деловой жилкой, но так и не нашла себя. Одно время она содержала магазин готового платья, потом занималась дизайном, потом открыла на паях с подругой ресторан, но не преуспела ни в одном из этих дел, хотя и не потерпела ни в одном из них полного краха. Теперь в свободное время, которого у нее было не меньше шести часов, в день, она работала в обществе помощи слепым и глухим детям и была готова примчаться куда угодно днем и ночью.