Откровение огня - Алла Авилова Страница 22

— Да ладно тебе, «не могу». Иль ты здесь не хозяин?!

Филимон сел рядом с Василисой, вытянул ноги, закрыл глаза и замер. Шло время. Никто за атаманом не приходил. Вдруг он почувствовал запах дыма и встряхнулся.

— Или пожар?!

Вскочил и, пообещав скоро вернуться, исчез с глаз Василисы.

За трапезной, у поварни, горел костер. Высокая стопа дров, уложенная прямо на дороге, была вся охвачена огнем. Прыгали языки пламени, разлетались искры. Монахи и кочары вместе стояли у огня. Товарищи показались Филимону осоловелыми. Отец Михаил посмотрел на него ласково, после чего бросил в костер горсть каких-то семян из горшка, который держал в руках. Огонь побелел. Одновременно повеяло сладковатым запахом.

— Костер-то к чему? — возмутился Филимон.

— Для первого действа, — отвечал отец Михаил.

Атаман обвел кочаров взглядом и опять поразился какой-то дремотной блажи на их лицах.

— Эй, мужики, вы чего?

Все трое перевели на него взгляд.

— Вот огонь горит, — заговорил Припадок и, не найдя больше слов, повторил: — Огонь вот…

Филимон повернулся к отцу Михаилу:

— Пошли в церкву, старый. Время идет! Давай стриги нас, как уговор был. Иль забыл уже все?

— Нет, не забыл, — смиренно подтвердил старый инок. — Очищу и постригу.

И, сказав это, он запел. Пение было неслыханным — ни слов, ни напева. Голос у старика оказался молодым. Вдруг он резко взвился вверх. Брат Леонид вскрикнул и зажал уши — звук был пронзительным. У Филимона сдавило горло, и он потер кадык — тот словно задрожал в отголоске. Странное пение, в первую минуту сбившее с толку и кочаров, и Леонида, так же одинаково их всех заворожило: у всех пятерых полуоткрылись рты, а глаза увлажнились.

Отец Михаил замолк, и стало слышно шмеля, кружившего над горшком с семенами.

— Есть такой обычай: очищение огнем. С него начнем… — заговорил иеромонах, и от его слов кочары встряхнулись. Блажь с их лиц как сдуло — они опять сжались, потемнели, заострились.

— Ты чего несешь, старый! — рявкнул Филимон. — Делай, что уговорено! Ишь надумал: очищение огнем! Не было такого уговору!

— Без очищения стричь не буду, — твердо сказал отец Михаил — такой твердости старик еще не показывал. Филимон опешил.

— Не смеши, старый. Чего нас чистить-то? Нас не отчистишь. Пошли в церкву.

— Без очищения стричь не буду, — повторил отец Михаил.

— Да что еще за очищение-то такое? — набросился на монаха Филимон. — Ты как говорил? Пострижешь нас и пошлешь малого с вестью к солдатам, что, мол, зверюги к Богу обратились. Говорил?

Отец Михаил кивнул.

— Малый доложит, что чудо получилось, и будет молить, чтоб солдаты пока монастырь не трогали. Говорил?

Старик опять кивнул.

— Офицер ушами захлопает, к начальству пошлет спрашивать. Пока сыр да бор, мы подкоп из подвала под стену вырыем и тю-тю. Говорил?

— Все верно, — подтвердил отец Михаил. — И так оно и будет. Но сначала очищение.

Филимон в сердцах плюнул и прорычал:

— И долго эта волынка протянется?

— Нет, недолго. Коль не мешкать.

Костер между тем догорал. Отец Михаил послал Леонида за лопатами. Когда молодой инок вернулся, старик взял у него одну из лопат и сказал, чтобы помогал. Монахи стали вместе дробить головешки и разбрасывать их мелкие куски по дороге. Кочары сидели рядом в траве и наблюдали за ними.

— Ты или жарить нас собрался, дед? — спросил Припадок. Насмешка повисла в воздухе.

Наконец получилась полоса углей длиной в несколько шагов. Отец Михаил встал с одного ее конца и сказал брату Леониду встать у другого, после чего спросил кочаров:

— Можно пройти босиком по горячим углям и не обжечься?

— А то сам не знаешь, — ответил за всех насупленный Филимон.

— Так да или нет?

— Ну нет! — зло крикнул атаман.

— А если Господа в себя призвать?

— Тогда поджаришься с ним на пару! — отозвался Припадок и загоготал.

— Разуйся, отроче! — приказал отец Михаил Леониду, и тот послушался. Припадок стих. Кочары все как один уставились на Знаменского. Молодой монах снова встал перед углями, теперь уже босой. Старик спросил: — Есть у тебя какая обуза на душе, отроче?

Губы у брата Леонида задрожали. Он опустил глаза и кивнул.

— Да спадет она с тебя в огонь! — звучно произнес отец Михаил. — Призови Господа и иди. Обуза сгорит, ноги будут целы!

Леонид открыл глаза и закатил их вверх.

— Иди, отроче! — призвал опять старый инок.

Леонид зажмурился и медленно поднял с земли ногу. Отец Михаил расставил руки в стороны и тихо запел. Его пение было теперь ровным — только высоким, без перепадов. Оставаясь с закрытыми глазами, брат Леонид ступил на угли. За первым шагом последовал второй — словно пошел он просто по дороге. На седьмом шаге полоса углей кончилась, Леонид сошел с нее и остановился. Открыв глаза, он прошептал:

— Господи! — и тут задышал часто и шумно. — Что же это?! Как же это?!

Иеромонах шагнул к молодому иноку и обнял его, но тот сбросил руку старика с плеча и бухнулся на землю. Знаменский развернул руками левую ступню, потрогал ее, погладил, потом проделал то же с правой и поднял лицо к отцу Михаилу.

— Целы! Боже милостивый, и правда целы! — воскликнул он. — Ноги даже как окоченели…

Он пробежал мокрыми глазами по уставившимся на него лицам и прошептал:

— Благодать-то какая, Господи!..

— Кто теперь? — спросил отец Михаил и посмотрел на Филимона. Тот поднялся с земли.