Пациент - Джейн Шемилт Страница 22

Я не сказала, что испугалась. Люк, должно быть, уже забыл и про шаги, и про тень на дорожке.

— Это были призраки. — Люк подмигнул мне, потягивая вино. Он ничего не забыл; он превращал это в шутку, и я расслабилась. — Они сбегут первыми, если Блейк добьется своего.

— Он американец, разве его соотечественники не готовы платить большие деньги, чтобы увидеть дома с привидениями? — откликнулась я, но знала, что Люк прав; Блейк вполне способен угробить здесь дух тайны и старины, пусть даже ненамеренно.

Из-за шрама губы Люка слегка кривились, когда он улыбался. У него была довольно широкая нижняя часть лица, отчего оно казалось более открытым. Возможно, это был всего лишь оптический обман. От вина у меня кружилась голова. Я уселась на коврик, пока Люк раскладывал рыбу на решетке и сбрызгивал ее золотистым маслом, вспыхивавшим на раскаленных углях.

За едой он поведал мне о хрупких с виду, но полных силы местах, которые любил и где прошлое дышало сквозь древние камни: о Хаддон-холле в Дербишире, о Парфеноне ранним утром, о доме Цецилия в Помпеях с мозаичной собакой на полу и с печатью вечности в каждой просевшей ступеньке и в каждом пятне на кухонном столе, столетия служившем хлебопекам, месившим на нем тесто.

— Дома, которые ты любишь, любят тебя в ответ. Я всегда чувствовал это здесь, даже когда был мальчишкой. — Люк взглянул на меня. — Звучит глупо?

Я хорошо понимала, что он имел в виду. Приходя по вечерам с работы, я невольно останавливала взгляд то на пятнах света, играющих на полированной поверхности комода, то на полке со старыми кулинарными книгами мамы, то на изгибе стены в месте, где она переходит в потолок. Знакомые вещи будто обнимали меня; это был дом, где я выросла и где чувствовала себя в безопасности, моя крепость.

— Здесь я рисую лучше, чем где-либо в другом месте. — Люк налил мне еще один бокал вина. — Здание вашей клиники, вероятно, давит на вас. Все эти низкие потолки и длинные коридоры. Будь я на вашем месте, со мной бы давно случился приступ клаустрофобии.

В этот момент мое «второе я» опять напомнило о себе. Я подумала, что не следует забывать о работе, что именно в ней смысл моей жизни, а все остальное не должно меня отвлекать, что надо сосредоточиться на пациентах, нуждавшихся в моей помощи, как Люк. И равняться на Роджера, о его преданности делу ходили легенды. Что бы он сказал, если бы увидел меня сейчас?

Я оглядела темные деревья и подумала, что в эту минуту Нейтан, наверное, уже наливает себе одинокий бокал, прежде чем выйти в сад и проверить свои цветы. Потом он разогреет что-нибудь из морозильника, поест на тихой кухне и сядет один у телевизора. Он не станет звонить, как мы и договаривались, но будет думать обо мне. Быть может, ему интересно, чем я сейчас занята, и он скучает по мне, как и Офелия, возможно, скучает по Люку.

— Давайте не будем говорить о моей работе.

— Потому что я был вашим пациентом? Но сейчас мной занимается доктор Моррис.

— И тем не менее вы пациент нашей клиники.

В небе низко носились летучие мыши, накреняясь и ныряя прямо над нами. Огонь под грилем погас, становилось холодно. Вблизи Средиземного моря так часто бывает — температура резко падает после жаркого дня. Мне не стоило сюда приезжать. Я поддалась безумному порыву, который простителен только в молодости. Позволила себе забыть и про собственную семью, и про семью Люка, про свою работу и возраст.

— Это был долгий день. — Я улыбнулась, хотя мои губы дрожали. — Завтра мне нужно выехать пораньше. Надеюсь, вы подвезете меня до вокзала? — Мой голос звучал до смешного официально, но я уже достаточное время побыла посмешищем, теперь следовало придерживаться правил. — Желаю вам спокойной ночи. Не провожайте меня, увидимся утром.

— Подождите! — Люк придвинулся ближе, и наши глаза оказались на одном уровне. Мое вино, опрокинутое его коленом, пролилось на траву. Тепло его тела было столь обжигающим, что мне захотелось закрыть глаза. Я вдохнула его запах — дымный аромат костра.

— Я солгал. Я не нуждался в советах по поводу дома, хотя Блейк приезжает, это чистая правда.

Мое сердце заколотилось, все поплыло перед глазами. Я оперлась ладонью о шероховатую стену рядом со мной, теплую от дневной жары. Я помню, как машинально отмечала и звуки цикад, и сладкий перечный аромат лаванды, более сильный в темноте, — все эти несущественные мелочи, которые органы чувств воспринимают независимо от того, что происходит.

— Это была уловка. Предлог, чтобы привезти вас сюда.

Вот это и случилось — Люк выложил правду.

Мне хотелось крикнуть: «Но я старше тебя! Я далеко не такая, как те девчонки в поезде, не такая упругая, как они. Моя кожа увядает, все увядает. Я не могу тебе ответить, мне страшно».

— Я влюбился в тот миг, когда вы сняли свои туфли в кабинете. — Люк взял меня за руки. — Мне нравится, как вы слушаете, будто не хотите пропустить ни слова. — Теперь он был так близко, что я не видела ничего, кроме его лица. — Я люблю ваши глаза и форму губ.

«Люблю». Сильно сказано. Так я не называла это даже про себя. Я почувствовала некую связь между нами во время первой встречи, а потом — волнение на вечеринке и бессознательное влечение, когда он взял меня за руку на вокзале. Любовь вызревает постепенно, с годами; она сдержаннее, стабильнее, надежней. В ней нет этой болезненной неопределенности, этого желания, этого бешеного сердцебиения.

Я не запомнила, что было дальше, в каком порядке все происходило. Сама ли я сделала первый шаг? Это я положила ладонь на его руку или он коснулся моего лица? Какие слова мы говорили или шептали? Или вовсе не было слов, а только тепло его кожи, блеск его глаз, прикосновения тела и рук? Его губы были горячими. Это было опасно и безопасно, правильно и неправильно одновременно. Это ждало меня с тех пор, как я обнаружила его плачущим в своем кабинете. Я одна была виновата в том, что случилось. Я была старше и должна была быть осмотрительней. Я не вспоминала о Нейтане, и о Лиззи тоже. Мысли об Офелии испарились. Все исчезло. Я вернулась далеко в прошлое, как это бывает во сне. Высвободилась из маминой руки и шагнула с обрыва в реку.