Молчание сонного пригорода - Дэвид Галеф Страница 21

Начало рабочей недели всегда внушало человеку в серых брюках опасение. Он просыпался в 7:30 уже побритым, он брился накануне вечером, чтобы сэкономить время. Первым делом его взгляд падал на часы в виде Микки-Мауса на ночном столике, иногда бодрые, иногда насмешливые. Потом постепенно прояснялась и остальная комната: постер с Питером Пэном на дальней стене, комод с тремя ящиками и мраморным лабиринтом наверху, дверь шкафа, за которой ему всегда чудился тайный ход. Осень подходила к концу, дни становились холодными и серыми, и порой спальня казалась ему камерой. Но где-то в его мечтах пряталось воспоминание об утрах, похожих на бесконечный луг, когда от завтрака до ужина дальше, чем до луны.

Но не сейчас. Его родители разошлись, когда ему было семь лет, и они с матерью переехали к ее сестре в Олбани. Обе женщины работали в салоне красоты, где пахло цветочным шампунем и жжеными волосами. У него было самостоятельное детство у работающих родителей, перемежаемое сердитыми наездами отца, который в конце концов вообще пропал навсегда. Чтобы хоть чем-то себя занять, он придумал игру: он замечал какой-нибудь узор — полоски на рубашке, шахматные клетки на линолеуме в коридоре — и должен был запомнить его и найти такой же рисунок еще где-нибудь. В тринадцать лет он убежал из дома и успел добраться до самого Рочестера, откуда его дернуло назад, как на растянутой резинке: мать позвонила в полицию.

В старших классах он так сторонился остальных ребят, что не имел даже компании, с которой мог бы порвать. Он был неглуп, хорошо успевал по математике, но учиться в школе ему было скучно. Он был из тех, кто сидит на задней парте и по большей части отмалчивается. Девочек он побаивался. В Кларксоновском университете в Потсдаме он открыл в себе интерес к компьютерам, компьютерные программы напоминали бесконечные ряды схем и узоров. Ему нравились последовательности цифр, чертежи — словом, все, что обеспечивало устойчивую конструкцию. Отучившись полкурса в колледже, он слетел с катушек и какое-то время провел в психиатрическом центре в Бингемтоне, но об этом он не любил вспоминать. Тогда-то у него и начались приступы. Он вернулся в колледж и продолжил учебу, готовясь получить степень по компьютерным наукам, но бросил, устроившись в недолговечную компьютерную компанию, которая называлась «Ввод». С тех пор он трижды менял работу, всегда выбирая такую, где от него не требовали лишнего, а теперь работал специалистом по планированию восстановления после аварий и бедствий в страховой компании «Взаимная лояльность».

Когда его мать умерла от рака — ему было чуть за двадцать, — у него случилось новое обострение, и ему прописали дилантин. Пока он не ходил на работу, он привык слоняться по утрам у соседней детской площадки. Дети взлетали на качелях, изо всех сил раскачиваясь маленькими ножками; дети карабкались по лестницам, играли в песочницах — и среди них светловолосый семилетний мальчик Джеффри, которому нравилось съезжать с высокой горки на животе головой вперед. Когда он доезжал до низа, шорты у него были полуспущены, открывая свежие белые ягодицы. Джеффри выделывал и другие фокусы, например, сильно раскачивался на тарзанке, отчего у него задиралась футболка, открывая глубоко посаженный пупок. Когда мама Джеффри сердилась и сдергивала его с перекладины, ее сильная рука обхватывала его вокруг пояса, и человек в серых брюках просто не мог оторвать глаз. Вот когда он начал фантазировать. Или, может быть, фантазии всегда сидели в нем, дожидаясь, пока что-нибудь не вызовет их к жизни.

В ту ночь ему снилось, что он несется на качелях навстречу Джеффри и они сталкиваются в воздухе, но мягко, словно два воздушных шарика. Их качели сливаются в одно целое, а Джеффри продолжает раскачиваться выше и выше. Человек в серых брюках смотрит вниз и видит, что прямо на них летит земля. Он смотрит вверх и видит, что он между ног у Джеффри, а тот кокетливо улыбается, все шире и шире. Он уже давно не мастурбировал, но наутро проснулся весь липкий. Три дня ему было очень плохо, но потом ему приснился еще один сон, похожий на тот, потом еще один. Другие мальчики стали появляться в его фантазиях, а проходя мимо игровой площадки или школы, он останавливался посмотреть.

В фантазиях он протягивал руки и ласкал животы и ягодицы мальчиков, а иногда неразвитые пенисы. Но это ставило его в тупик: в половине случаев ему хотелось засунуть голову между их невинных бедер, проникнуть внутрь или просто гладить. В другое время ему хотелось быть этими мальчиками, носить эластичные шорты и тенниски размером с игрушечного бумажного змея и весело бежать на перемену. Даже вернувшись на работу, он по выходным возвращался на детские площадки. Джеффри больше не приходил, но вместо него появился Билли: хрупкий мальчик с бледным телом, похожий на какое-то морское существо, выброшенное на берег. Билли крепко зажмуривался, поднимал руки и расставлял ноги, как будто ждал, что сейчас его подхватит ветер и унесет вверх. Человек в серых брюках воображал себя ураганом листьев, порывом бело-голубого воздуха, обдувающим пах Билли, спину и нежную шею. Но он никогда не пытался к нему подойти, даже когда старшая сестра Билли убежала, чтобы поиграть с друзьями. Он все еще был ребенком, который сидел на задней парте и молчал.

Все изменилось с появлением Бобби, неуклюжего, приземистого мальчика, который подошел прямо к тому месту, где сидел человек в серых брюках и делал вид, что читает журнал. Он постучал человеку по плечу: «Эй, мистер, подтолкните меня на качелях, пожалуйста». Нигде поблизости не было видно родителей Бобби, и человек решил рискнуть. Ровными, размеренными движениями человек отталкивал твердые ягодицы Бобби. Но Бобби резвился, растопыривал руки и смеялся ртом, в котором не хватало зубов, похожим на призывную красную пещерку. Один раз Бобби, раскачиваясь слишком сильно, откинулся назад прямо в руки человека. Человек подхватил его под руки, не дав упасть, но Бобби только расхохотался. В конце концов он вообще сорвался с качелей, и человек оступился на песке, не удержав равновесия под тяжестью 30-килограммового ребенка. Человек упал, Бобби приземлился ему на грудь, перебив ему дыхание. Пока он лежал, полуоглушенный-полувосторженный, небо перед его глазами загораживали последние рывки пляшущих качелей и живот мальчика в полосатой рубашке, и он знал, что хочет сделать. Джинсовая ширинка Бобби находилась в нескольких сантиметрах от его носа. К счастью или к несчастью, в ту минуту вернулась сестра Бобби, извинилась и увела его. Человек вернулся домой, в свою пустую квартиру, и в ту ночь мастурбировал трижды.