Связующие узы - Филипп Марголин Страница 21

Данторп представлял собой элитарный пригородный район, в котором внушительного вида особняки размещаются вдали от шумных шоссе на обширных, засаженных раскидистыми деревьями земельных участках. Тишина в этих местах нарушается крайне редко. Однако на следующее утро после убийства Гарольда Тревиса автомобиль Шона Маккарти с трудом смог протиснуться между фургонами телевизионщиков, репортерами и ротозеями, заполнившими узенькую улочку перед особняком сенатора, построенным в стиле эпохи Тюдоров и защищенным от праздного любопытства высокой живой изгородью.

Маккарти показал свое удостоверение полицейскому, из последних сил сдерживавшему напор разношерстной толпы в конце подъездной аллеи. Коп поднял шлагбаум и пропустил Маккарти с Тимом Керриганом. На их звонок ответила горничная, впустившая помощника прокурора и детектива в обитую деревянными панелями переднюю, где над полом из полированного дуба, почти полностью покрытым широким персидским ковром, висела громадная хрустальная люстра.

Не успел Керриган переступить порог дома, как к нему бросился Карл Риттенхаус и схватил его за руку. Риттенхаус был человеком рыхлого сложения, с редеющими седыми волосами, которые в ту минуту казались как-то нарочито взлохмаченными. На Тима из-под очков в черепаховой оправе взирали болезненно расширившиеся зрачки Карла.

– Это кошмар, Тим. Кошмар!

– Как Дебора?

– Держится в тысячу раз лучше, чем я. Она там. – Риттенхаус жестом указал в сторону гостиной. – Очень сильная женщина, умеет сохранять лицо. Только, боюсь, когда все уйдут и ей больше не нужно будет демонстрировать мужество на публике, она может сломаться.

Керриган представил Маккарти растерянному и подавленному помощнику Тревиса.

– Послушай, Карл, перед тем как беседовать с Деборой, мы бы хотели кое-что выяснить у тебя. Нечто такое, что нам не хотелось бы обсуждать в ее присутствии. Есть здесь какое-нибудь место, где мы могли бы поговорить наедине?

Риттенхаус провел их в небольшую комнатку по узкому коридору, стены которого были увешаны изображениями парижских бульваров, сделанными пером на бумаге. Вдоль двух стен стояли высокие стеллажи с книгами. Напротив двери находилось огромное окно. Серое небо за ним казалось мрачным и угрожающим.

– У тебя есть какие-нибудь подозрения относительно того, кто мог убить Тревиса? – спросил Тим.

– Никаких!

– Он ведь собирался выставлять свою кандидатуру на пост президента. Нельзя забраться так высоко, не нажив себе врагов.

– Конечно, ты прав. И все же я не знаю никого, кто ненавидел бы его до такой степени, чтобы забить насмерть.

– А дом, в котором был убит Гарольд? – спросил Маккарти. – Кому он принадлежит?

Риттенхаус покраснел.

– Если вы что-то знаете, вам в любом случае придется это рассказать.

– Дом принадлежал сенатору. Правда, я не уверен, что о нем известно Деборе...

– Почему? – спросил Тим.

У Риттенхауса на лице появилась странная гримаса, будто он внезапно почувствовал резкую боль.

– Ну, Тим, неужели мне надо объяснять тебе такие вещи? Гарольд немного погуливал на стороне.

– Вам известно, почему он оказался в том доме прошлой ночью? – спросил Маккарти.

– У меня есть только предположение. После игры в гольф на стоянке в "Уэстмонте" у него возник спор с каким-то человеком.

Риттенхаус во всех подробностях воспроизвел инцидент на стоянке, свидетелем которого он стал.

– Вы знаете человека, спорившего с Гарольдом? – спросил Маккарти, когда Риттенхаус закончил свой рассказ.

– Нет, но я прекрасно его разглядел и без труда узнаю, если увижу снова.

– Превосходно! – воскликнул Тим.

– Я записал и номер машины.

Риттенхаус достал бумажник и показал то, что записал на обороте одной из своих визитных карточек.

– А какое отношение спор в "Уэстмонте" может иметь к пребыванию Гарольда в той хижине? – спросил Керриган, пока Маккарти звонил по телефону, стоявшему на столе у Тревиса.

– Несколько человек из окружения Гарольда встречались с ним здесь для планирования стратегии предвыборной кампании. Мы часто собирались для этого с тех пор, как Уиппл вышел из игры. Мы все были очень взволнованы, так как сенатор упирал на... – Риттенхаус осекся. – Черт! – Он прикусил губу, стараясь сдержать слезы.

– Может быть, воды?

Карл покачал головой:

– Со мной все в порядке.

Риттенхаус помолчал, пока не сумел полностью справиться с овладевшими им эмоциями.

– Встреча закончилась около восьми тридцати, так как Гарольд сказал, что у него страшно разболелась голова. Он попросил меня отменить все мероприятия, назначенные на утро. Сказал, что чувствует себя вымотавшимся до предела и ему необходимо хоть немного побыть одному. После того как сенатор всех выпроводил, я снова задал ему вопрос о парне из клуба, так как этот случай продолжал меня беспокоить. Гарольд как-то странно отреагировал на мой вопрос. Он постарался продемонстрировать, что этот инцидент не имеет никакого значения и что беспокоиться не о чем. Но было в его словах и поведении что-то явно нарочитое. Он объяснил, что Джон (так Гарольд называл того парня) пытался загладить перед ним какую-то вину. Только когда сенатор говорил о той встрече, у меня сложилось впечатление, что он совсем забыл о головной боли.

– Ты полагаешь, что головная боль была всего лишь предлогом для того, чтобы остаться одному?

– Не исключаю.

– И ты думаешь, что потом он мог встречаться с тем парнем? Ну, с которым он поспорил?

– Все, что мне известно, я рассказал.

Керриган хотел задать следующий вопрос, когда их прервал Маккарти:

– Автомобиль принадлежит Джону Дюпре, проживающему в Портленде, дом 10346 по Хоторн-террейс.

Керриган не мог скрыть своего удивления.

– Опиши, пожалуйста, еще раз человека, спорившего с сенатором.

– Молодой, между двадцатью пятью и тридцатью годами. Очень красивый.

– Высокий?

– Выше Гарольда, наверное, около шести футов.

– А волосы?

– Э... полагаю, каштановые.

– Какие-нибудь украшения?

Риттенхаус нахмурился. Затем лицо его осветилось.

– Мне кажется, у него была сережка в ухе.

– Ты можешь ее описать? – спросил Керриган, и сердце у него сжалось от предчувствия.

– Э-э... кажется... да-да, это был крестик. Золотой крест.

Внезапно перед мысленным взором Тима предстал зал суда в момент слушания дела Дюпре. Он вспомнил, как шел по проходу обвиняемый, и его лицо лучилось наглой самоуверенностью не меньше, чем блестели на солнце его многочисленные украшения. Одним из украшений как раз и была сережка в форме креста.