Покров-17 - Александр Пелевин Страница 21

Мне хотелось умереть. Прямо сейчас. Просто взять и умереть. Я поднял глаза на Капитана и сказал:

— Пристрелите меня.

Капитан покачал головой. Я не выдержал и сорвался.

— Почему? Почему?! — я почти кричал. — Вы пристрелили Юферса, а меня? Я ведь тоже стану… как он! Какая разница, сейчас или потом? Или дайте мне пистолет, я сам.

— Слушайте… — замялся Капитан. — Я уж, конечно, прошу прощения…

Он говорил медленно, долго подбирая слова, поглядывая то на меня, то на Катасонова, то глядя куда-то перед собой, и нерешительно ходил короткими шагами из стороны в сторону.

— Да, прошу прощения, это будет верно. Я вообще не хотел заниматься тем, чем сейчас занимаюсь. Знаете, я вообще изначально тоже не отсюда. Ну да вы поняли это по моему говору. Я…

Он сунул руки в карманы кителя, снова вытащил, пригладил волосы, заложил руки за спину, будто не понимал, куда их девать.

— Я вообще музыкант. Пианист. Был когда-то. Я попал сюда примерно так же, как вы. Не буду рассказывать как, просто я много шутил. И дошутился. Я не целиком здесь. Частично я еще там, но… Скоро буду здесь совсем и навсегда. Наверное… Ладно.

Я не понимал и не хотел понимать, что он говорит. Какое мне до этого дело? Я молчал и смотрел на него сквозь слезы.

— Неважно, — продолжил он. — Это слишком сложно. Я просто хотел сказать, что моя работа здесь — встречать людей. Я встретил вас и отвел туда, куда надо. На этом все. Я пошел.

Да наплевать, думал я. Теперь на все наплевать.

— Катитесь к черту, — сказал я дрожащим от слез голосом, непослушными руками надевая очки обратно.

Капитан вдруг задорно улыбнулся.

— Этим и займусь, — сказал он уже своим обычным бодрым голосом. — А пока — до свидания.

Он пошел к дверям — все так же сгорбившись и заложив руки за спину. У выхода он вдруг встал, обернулся и пошел обратно ко мне.

Приподнял китель, достал сзади из-за пояса пистолет, взял его за ствол и протянул рукоятью ко мне.

— Это вам, — сказал он. — Мой запасной, ношу на всякий случай. Используйте как хотите. Пистолет Макарова, полный магазин, восемь патронов. Надеюсь, знаете, как снять с предохранителя.

Я взял пистолет, он оказался непривычно тяжелым и холодным.

Капитан снова хищно улыбнулся, козырнул ладонью, развернулся и ушел.

Все перед глазами расплывалось от слез. Я сидел на холодном кафельном полу с пистолетом в руке и не знал, что делать дальше. Пустить пулю в висок? Да, самый простой и очевидный выбор. Быть может, после этого я проснусь.

— Я хочу, чтобы все это оказалось дурным сном, — сказал я вслух.

Катасонов подошел ко мне, неловко хлопнул по плечу.

— Это не сон, — сказал он. — Слушайте, вам надо отдохнуть, поесть и поспать. У нас в столовой осталось немного супа и картошки. Положу вас в какой-нибудь кабинет на диван, у нас тут теперь много свободных кабинетов…

Я вытер ладонью мокрое от слез лицо, всхлипнул, поднял голову.

— У вас разве нет охраны? Я думал, тут все посерьезнее устроено, — пробормотал я, пытаясь хоть как-то отвлечься от мыслей.

Катасонов хмыкнул.

— Ничего у нас нет, нет у нас ничего! — раздался сзади визгливый голос Доценко. — Разбежались все. Было пятьдесят человек, пятнадцать осталось. Как товарищ Юферс стал превращаться в это самое…

— Да, — сказал Катасонов. — Когда наш директор стал превращаться, люди стали уходить. Ушли лаборанты, ушли научные сотрудники. Неделю назад мы остались без охраны. Где они, что теперь делают — я не знаю. Может, к бандитам ушли, может, в «Прорыв». Может, уже по лесам бегают с ширликами. И что нам теперь делать…

— Пятнадцать человек, пятнадцать человек, это же полный… — продолжал Доценко. — Нет больше института. Как нам теперь изучать все вот это? И зачем теперь это изучать… Тут все, в общем-то, кончено, по большому счету.

— Кончено, — кивнул Катасонов. — Мы бы тоже ушли, но куда? Да и не выпустят за кордон. Тем более нас. Остается только сидеть и ждать чего-нибудь. Уверен, о нас вспомнят на Большой земле. Кого-нибудь пришлют.

— Пришлют они, ага… — сказал Доценко. — Пошлют они, а не пришлют. Нас пошлют.

— Ладно, — Катасонов поморщился, видимо, даже его стал раздражать голос Доценко. — Слушайте, вам надо поесть и поспать. Вставайте с пола.

Он помог мне встать. Ноги не слушались. Опять тошнило.

— Да… — пробормотал я. — Мне плохо. Вы говорили, что этот уголек снимает эффекты. Можно мне… Есть у вас инъекция?

Катасонов коротко кивнул.

— Пойдемте, — сказал он.

Я лежал на диване в пустом кабинете с выключенным светом, поджав руки и ноги в позе эмбриона. За окном начинало темнеть.

Так заканчивался мой первый день в Покрове-17.

Инъекция уголька, действительно, сделала немного лучше. Не кружилась голова, не тошнило — я чувствовал себя почти так же, как ощущает себя обычно здоровый человек.

Только чудовищная пустота пожирала изнутри, и непроглядно темный туман окутал сознание, будто бы чернота, которая приходит в эти края, попала внутрь и осталась во мне навсегда; будто я теперь навсегда стал ее частью, и она никогда не отпустит меня — да и зачем отпускать, если я теперь тоже эта чернота?

Может, и хорошо это, может, теперь, став чернотой, я стану чем-то другим, и мне будет проще в этих местах, и, быть может, не так уж и плохо, что я тут останусь. Доживу тут эти сорок дней в здравом уме, а потом…

Я завыл в подушку, стиснув зубы до крови в деснах.

Пусть это окажется сном, пожалуйста, пусть все это будет отвратительным сном, а потом я проснусь в своей машине и поеду домой, просто поеду домой, Господи, пожалуйста, можно так?

Поеду домой, да.

Сейчас надо уснуть, тихо и спокойно уснуть, сладко задремать, скорчившись на этом ободранном диване, чтобы проснуться в своей машине.

Утро, сиреневое рассветное небо, плотный туман на полях, ровно гудит мотор, и я еду по трассе, а впереди — блокпост с зелеными солдатиками, и вот он все ближе и ближе, и я сбавляю скорость, подъезжая к ним, и останавливаюсь у шлагбаума.

Молодой призывник с улыбкой подходит к машине, козыряет, спрашивает учтиво:

— Документы?

Протягиваю паспорт.

Солдат смотрит на разворот, отдает паспорт обратно, снова улыбается, говорит:

— Все в порядке. Можете ехать.

Поднимается шлагбаум, и я трогаюсь с места.

А потом — быстро, будто в кино сменяются кадры один за другим — снова дорога на Малоярославец, потом Калуга, потом по трассе до Москвы, и по пути можно остановиться в кафе, пообедать и выпить кофе, и к ночи уже буду почти дома.