Думаю, как все закончить - Иан Рэйд Страница 20

Может быть, дело только во мне, но кажется, весь ужин прошел немного странно. Дом, его родители, сама поездка – все не такое, как я себе представляла. Мне вовсе не было ни забавно, ни интересно. Я не ожидала, что все окажется таким старым, несовременным. Мне не по себе с тех самых пор, как мы приехали. Родители хорошие, особенно отец, но ни одного из них не назовешь интересным собеседником. Они много говорили, но в основном о себе. Во время ужина случались и довольно долгие перерывы, когда слышались только звон посуды, музыка, тиканье часов, треск поленьев.

Наверное, из-за того, что Джейк такой интересный собеседник, один из лучших, кого я знаю, мне казалось, что и его родители будут такими же. Я думала, мы поговорим о работе и, может быть, даже о политике, философии, искусстве – о чем-то таком. Я думала, дом будет больше и в лучшем состоянии. Я думала, здесь будет больше живых зверей.

Помню, Джейк когда-то говорил, что для хорошего интеллектуального общения необходимы две главные составляющие. Первое. Говорить о простом просто, а о сложном сложно. Второе. Не вступать в разговор, если у тебя в голове какая-то схема или заранее принятое решение.

– Извините, – говорю я. – Можно мне в ванную? Куда идти – туда? – Я нащупываю языком кусочек ногтя между зубами.

– Совершенно верно, – кивает отец Джейка. – Как и все в нашем доме, ванная там, в конце длинного коридора.

Я не сразу нахожу выключатель в кромешной темноте; пару секунд вожу ладонью по стене. Когда вспыхивает яркий белый свет, вместе с ним начинается тихое вибрирующее жужжание. Здесь не обычный желтый свет, какой бывает в туалетах. Он белый в антисептическом, хирургическом смысле слова и такой яркий, что я невольно жмурюсь. Не знаю, что неприятнее – свет или жужжание.

Здесь, при ослепительно-ярком свете, я отчетливее осознаю, как темно во всем доме.

Первым делом, закрыв дверь, я выплевываю в ладонь кусочек ногтя. Он большой. Огромный. Отвратительный. Бросаю его в унитаз. Смотрю на свои руки. Ноготь на безымянном пальце, как и на указательном, изгрызен почти до половины. Вижу кровь в том месте, где ноготь соприкасается с кожей. Над раковиной нет зеркала. Правда, мне все равно не хочется видеть свое отражение – во всяком случае, сегодня. Мне кажется, что у меня мешки под глазами. Я смущена, раздражена. Сказываются бессонница последних дней и вино за ужином. Бокалы были большими. И отец Джейка постоянно мне подливал. Наверное, мочиться придется полчаса, не меньше. Я сажусь на унитаз, и мне становится немного легче. Не хочу возвращаться – пока не хочу. У меня еще болит голова.

После десерта родители Джейка вскочили, убрали со стола и отправились на кухню, оставив нас с Джейком одних. Мы сидели за столом, почти не разговаривая. Я слышала, как его мать и отец переговариваются на кухне. Точнее, я не слышала их, не совсем слышала. Я не могла разобрать слов, слышала только голоса. Они ссорились. Видимо, ссора началась из-за чего-то сказанного за ужином. Спор вышел жаркий. Я рада, что это произошло не при мне… кстати, и не при Джейке.

– Что здесь происходит? – шепотом спросила я у Джейка.

– Где «здесь»?

Я спускаю воду и встаю. Возвращаться я все равно еще не готова. Осматриваюсь. Вижу ванну и душ. На кронштейне висят кольца, но занавески нет. Вижу маленькую корзинку для мусора. И раковину. Все очень чистое, опрятное.

Белый кафель на стенах того же оттенка, что и на полу. Ощупываю зеркальный шкафчик над столешницей, точнее, дверцу, где положено быть зеркалу. Дверца открывается. Кроме пустого флакона из-под лекарств, какие продают по рецепту, полки совершенно пустые. Я закрываю дверцу аптечки. Свет слишком яркий.

Мою руки и замечаю маленькую уснувшую мушку на краю раковины. Почти все мухи улетают, если провести рядом с ними рукой. Я машу рукой. Ничего. Я дотрагиваюсь пальцем до крыла мухи. Мушка шевелится, но не делает попыток улететь.

Если она больше не может летать, она никак отсюда не выберется. Она не может выползти. Прилипла. Интересно, понимает ли она это? Конечно нет. Большим пальцем я раздавливаю мушку о край раковины – сама не знаю зачем. Обычно я так не поступаю. Наверное, я ей помогаю. Так быстрее. Так лучше, чем другой конец, когда тебя кружит и медленно, по спирали, уносит вниз, к смерти. Так лучше, чем просто оставить муху в раковине. Она – лишь одна из многих.

Я еще смотрю на раздавленную муху, когда у меня возникает чувство, будто кто-то шел за мной к туалету. Что я не одна. За дверью не слышно шороха. Никто не стучит. Я не слышу шагов. Просто у меня такое чувство. Но оно сильное. По-моему, кто-то стоит за дверью. Неужели меня подслушивают?

Я не двигаюсь. Ничего не слышу. Подхожу к двери и медленно берусь за ручку. Жду еще секунду, держа руку на прежнем месте, и рывком распахиваю дверь. Там никого. Только мои тапочки, которые я, входя, оставила снаружи – сама не знаю почему.

Надо было сказать «тапочки Джейка». Те, что он дал. Мне казалось, что я поставила их носками к двери. Но теперь носки смотрят в коридор. Точно я не помню. Может, я сама их так расположила. Да, наверное, я сама.

Оставляю дверь открытой, но делаю шаг назад к раковине. Включаю воду, чтобы смыть останки мухи. В раковину падает красная капля. За ней другая. В сверкающем кране вижу кусок своего носа. Из него идет кровь. Я отрываю кусок туалетной бумаги, комкаю, прижимаю к лицу. Почему у меня идет носом кровь?

Уже много лет у меня не было носового кровотечения.

Я выхожу из туалета и направляюсь в прихожую. Прохожу мимо двери, которая ведет в подвал. Она открыта. Узкая крутая лестница уходит вниз. Я останавливаюсь, прикладываю ладонь к открытой двери. От движения в любую сторону дверь скрипит – нужно смазать петли. На площадке протертый коврик; он доходит до деревянных ступенек.

Из кухни доносятся звон посуды, шум воды и голоса. Джейк тоже там, с родителями. Мне вовсе не нужно спешить назад. Дам ему немного времени, пусть поговорит с ними.

Сверху лестницы почти ничего не видно. Там, внизу, темно. Правда, из подвала доносятся какие-то звуки – я их слышу. Иду вперед. Справа у двери белый шнурок. Дергаю за него, и загорается единственная лампочка. Теперь звук слышен отчетливее. Монотонный скрип, резче, выше, чем скрип петель. Приглушенный, унылый, повторяющийся скрежет.

Мне хочется осмотреть подвал. Джейк сказал, что родители им не пользуются. Так что же там? Что служит источником звука? Водонагреватель?

Ступеньки неровные и шаткие. Перил нет. Вижу дощатую крышку люка; ее можно поднять, если потянуть за металлическую скобу. Когда крышка закрыта, ступенек не видно. Вся крышка в царапинах, таких же, как и на двери, которая ведет из гостиной. Провожу по царапинам пальцами. Они не очень глубокие. Но выглядят так, словно их нанесли в неистовстве.

Начинаю спускаться. Такое чувство, будто я спускаюсь в трюм корабля. Без перил. Придерживаюсь рукой за стену.

Внизу я наступаю на большую бетонную плиту, которая лежит прямо на утоптанной земле. Места тут не очень много. Низкий балочный потолок. Впереди полки, заставленные коричневыми картонными коробками. Коробки старые, отсыревшие, грязные и, похоже, вот-вот развалятся. Они покрыты слоем пыли. Ряды и ряды коробок на полках. Сколько же всего спрятано здесь, под крышкой люка! Похоронено. «Мы туда не ходим, – сказал Джейк. – Там ничего нет». Это не совсем так. Вернее, совсем не так.