Пепел и пыль - Ярослав Гжендович Страница 20

Я сделал себе еще чая.

Включил телевизор и сел в кресло, давя на кнопку пульта и ища что-нибудь, что не выглядело бы издевательством над моей человечностью и разумом. Безуспешно. «Мы вынуждены постоянно меняться, чтобы поспевать за постоянно меняющимся миром. Следует забыть о таких словах, как…» Щелк! «Внимание! Тревога для кожи! Только новейший…» Щелк! «…Работу найдут только лучшие, постоянно ищущие новых вызовов…» Щелк! «На трупе не имелось никаких следов разложения…» Щелк!

Нормальный человек. Ведь так проводят время нормальные люди? Сидят в кресле с пультом в руке и переключают каналы. Или перестают переключать и что-нибудь смотрят. Когда это случилось? Когда телевидение превратилось в кладбище древностей и говорильню для самодовольных имбецилов? Я начал опасаться, что сам не заметил, как миром завладели инопланетяне. Может, новых фильмов больше нет, так как пришельцы располагают скромным запасом, уцелевшим от предыдущей цивилизации, и потому все время крутят одно и то же? А пустоты заполняются бессмысленным бормотанием безмозглых жертв похищений.

Я попробовал найти программу, которая когда-то мне нравилась, но пропала. Пока я пробегáл по всем каналам, мне пытались продать бритву для одежды (что бы это ни значило), полностью абсурдные кухонные приборы и уродливый велотренажер, на котором можно, крутя педали, одновременно размахивать руками. Напоминавшая куклу Барби ведущая была полна энтузиазма, граничившего с экстазом и истерией. Неужели пришельцы не знают, для чего нужен велосипед? Или о том, что можно делать отжимания? Стерев эту программу, я углубился в кропотливую процедуру настройки частот. По мере того как я нажимал кнопки, один за другим появлялись одни и те же каналы, только на разных языках. Бритву для одежды мне предложили по-немецки, по-венгерски и, кажется, по-шведски. Я решил вернуться к этому вопросу, как только окажется, что моя одежда отращивает усы.

А потом я, похоже, вторгся в зону редко используемых частот, поскольку везде натыкался на белый шум. Кошмарный, сверлящий уши звук, похожий на шкворчание жира, и картинка, напоминающая мерцающий белый гравий.

Я только что положил пульт на столик, чтобы свернуть самокрутку, когда среди гипнотически роящихся червячков появилось черное пятно – веретенообразная размытая клякса, слегка похожая на человеческий силуэт, а трещащий, будто электрическая дуга, голос вдруг произнес: «Пеккатор! Пеккатор! Пеккатор!»

Я окаменел с прилипшим к краю папиросной бумаги языком. Положив самокрутку на столик, выключил телевизор. Белый шум отличается тем, что он хаотичен, а мозг не справляется с хаосом, и в конце концов человек начинает слышать в нем якобы осмысленные слова.

Почему-то сегодня мне больше не хотелось ничего смотреть.

* * *

Ежи – настоящий маньяк. Якобы у него есть мифическая семейная жизнь, но я не уверен, удачная ли. Почти всегда его можно поймать либо на факультете, либо, если тот закрыт, в библиотеке. Если он каким-то чудом сидит дома, создается впечатление, будто он только и мечтает о том, чтобы все бросить и утонуть в старых бумагах. Так было и на этот раз. Я морочил ему голову дома, добавляя никому не нужной работы, а он радовался, словно я купил ему дельтаплан. Назвать такого книжным червем – слишком мало. Это был книжный тираннозавр.

– Погоди, запишу. Как его звали?

– Феофан или Феоций из Либелы. Между сто девяностым и двести пятидесятым годами. Якобы он оставил некий трактат, возможно в виде писем. Мистик, сидел в пустыне в гробнице. Похоже, копт или грек, но сидел в Абиссинии.

– Ты взялся за историческую культурологию? Я думал, это не твоя область.

– Нет, – уклончиво ответил я. – Мне нужно проверить одну ссылку. Извини за беспокойство, посмотри, когда будет время, ничего срочного. Если хоть что-нибудь о нем найдешь – хорошо.

– Успокойся, это весьма любопытно. Сейчас загляну в «Форестер».

Ну да. Весьма любопытно. Благодарю тебя, Боже, за маньяков. Для Ежи «весьма любопытным» могло быть действие протектора на шинах.

Побрившись, я надел свежевыглаженные брюки, черную рубашку и модный пиджак.

А потом вызвал по телефону такси.

Выходя из дома, я не стал гасить свет.

Идея заключалась в том, чтобы поехать в какой-нибудь клуб и поискать себе девушку. В конце концов, я должен становиться нормальным человеком?

В итоге идея оказалась неудачной.

Во-первых, была середина недели, и большинство девушек занимались чем-то другим. Во-вторых, визит в клуб для кого-то в моем возрасте – лучший способ заработать депрессию. Я не стар, но с первого взгляда ясно, что мне там не место. Вокруг – дети, еще хуже моих студенток. Музыка – тоже для детей. И даже алкоголь казался инфантильным. Терпеть не могу выражения «молодежный клуб» – оно ассоциируется у меня с коммунистической организацией, чуть ли не сияя от пропагандистского лицемерия, и никак не сочетается со случайным сексом в туалете или кокаином.

Заведение было настолько паршивым, что прямо-таки хотелось назвать его «модным», но это словечко было уже не в моде. Теперь клуб именовался «джаззи», что звучало еще глупее и неадекватнее. Отчасти он был стерилен, как приемная дантиста, а отчасти оформлен в духе заброшенности и отсутствия какой-либо атмосферы. Я сидел у бара, с трудом терпя кошмарную хаотичную музыку и чувствуя себя ветхозаветным патриархом, несносным растрепанным дедом, Феофаном, который слез со своего катафалка, кутаясь в истлевший саван, и вдруг пошел развлечься, воняя плесенью и затхлостью, окруженный роем мух.

Несколько извивавшихся на пустоватом танцполе девиц вогнали меня в ужасное настроение – то ли тоску, то ли жалость, то ли похоть.

Следовало пойти в какой-нибудь паб для мотоциклистов – пожалуй, это самое подходящее для меня место. Дело в том, что, пока человек заработает себе на «харлей», «родстер» или «Хонду-Голд Винг», он, как правило, успевает выйти из щенячьего возраста, так что там сидело полно таких, как я. Личностей, которых англосаксы называют «muttons» – баранина. Вроде среднего возраста, но решительно отказывающихся вступать в ряды солидных пожилых граждан. Когда мужчина после сорока не превращается в собственного отца, он вызывает раздражение и презрение. Среди типов с татуировками на руках, тронутыми сединой бородами и конскими хвостами на голове, прячущих жировую прослойку под тяжелыми кожаными косухами, я чувствовал бы себя гораздо лучше. Среди исповедующих веру во вторую молодость и ветер в развевающихся волосах. Вот только свободных девушек там было словно кот наплакал, а те немногочисленные, что имелись, становились добычей того, кто только что выбрался из-под руин супружеской катастрофы и исцелялся с помощью стального коня своей мечты с сидящим позади светловолосым ангелочком, обнимающим его на поворотах за пояс. Их воспринимали так, как доберман воспринимает свежую кость, поэтому искать там мне сегодня было нечего.

Я заказал себе водки, но у них была только травяная настойка с перцем, на вкус напоминавшая маринад для заготовки дичи. Что ж, ничего не поделаешь. На стойке стояли пепельницы, так что имелся шанс, что ни с кем не случится припадок при виде самокрутки. В случае чего сделаю вид, будто это марихуана.