Тоннель - Туве Альстердаль Страница 20

— Давай зайдем, — предложил он и притянул меня к себе поближе. Я рассмеялась.

— Собираешься исповедаться?

— Это синагога.

— Какая я глупая.

— Пошли, здесь есть кое-что, что я хочу тебе показать. Это, конечно, всего лишь легенда, но никто не может знать наверняка. Легенды тоже когда-то с чего-то начинаются, они порождения искусства и вместе с тем нашего подсознания.

Да, Поль был таким, стремился приобщить меня к прекрасному. Плей-листы, которые он присылал мне под секретными именами, музыка, наследие культуры, чудесные концерты — все то, из чего, как он считал, и состоит жизнь.

— Здесь такой свет. Можно я сфотографирую тебя при этом освещении?

Вечерний свет. Косые лучи, пылающие на стеклах окон и на всем, что встречалось у них на пути. Жестяная крыша, которая на мгновение вспыхнула золотом.

Дверь была заперта, но он хотел показать мне что-то другое, и мы отправились на задворки. Это была старейшая синагога в Праге, да что там, во всей Европе, и сами мы находились в центре еврейского гетто.

— Говорят, там, внутри, лежит спрятанный Голем, обреченный на вечный покой, но мертвый ли он? Вот в чем вопрос. Может ли умереть то, что вылеплено из глины? Разве можно назвать это настоящей жизнью, равно как и чудовище Франкенштейна — человеком?

Он указал на несколько высоких узких окошек под самой крышей — чердак синагоги. Существо, прозванное Големом, было сотворено в шестнадцатом веке большим мистиком рабби Лёвом, чтобы оградить евреев от преследований и погромов. Слепленный из глины страж, призванный защитить гетто.

С помощью воды, огня и воздуха раввин вдохнул жизнь в кусок глины. Но решающей стала записка с истинным именем Бога, которую он вложил Голему в рот. По другой версии, он написал на лбу существа по-еврейски слово «истина». Голем обрел жизнь, и можно было видеть, как по ночам он обходит дозором границы гетто. По утрам раввин стирал одну букву, так что слово «истина» превращалось в слово, которое по-еврейски обозначает «смерть», и существо вновь становилось глиной. Однажды утром рабби Лёв забыл это сделать. Голем впал в ярость и принялся все крушить на своем пути, после чего его пришлось отправить на чердак.

— Одна-единственная буква, — задумчиво произнес Поль, — отличает истину от смерти.

Он захотел сделать небольшой крюк и пройти также мимо старого еврейского кладбища, и всю дорогу, пока мы шли, он продолжал разглагольствовать. Я больше обращала внимание на его красивые слова, если они, конечно, принадлежали ему, а не на то, о чем он рассказывал; что-то о домах, которые и были настоящей тайной жизнью переулка. Днем они давали жизнь взаймы людям, чтобы потом ночью потребовать ее обратно с процентами. «…и тогда слабая необъяснимая дрожь сотрясает стены, и странные звуки реют над крышами и грохочут в водосточных трубах…»

Еврейское кладбище было огорожено стеной, но не настолько высокой, чтобы нельзя было разглядеть заросшие травой могилы и покосившиеся надгробия, опирающиеся друг на друга. На этом крохотном пятачке земли нашли свой покой двадцать тысяч усопших. Могилы одна над другой, теснота от слишком большого числа похороненных здесь людей. Поль говорил что-то о том, что если положить камешек на могилу рабби Лёва, то исполнится сокровенное желание, вот почему перед одной из самых больших крипт часто можно увидеть очередь, но я уже перестала его слушать.

У витрины на другой стороне улицы я заметила мужчину. Там размещались палатка, торговавшая яблочным штруделем, магазин богемского хрусталя, нагромождение сувениров. Между всем этим и толпой людей, которые то и дело останавливались и фотографировали, выделялся летний мужской плащ, который мог принадлежать Даниелю. Светло-бежевый, почти белый, длиной до колена. Когда я покупала его в подарок на день рождения два года тому назад, продавец назвал его плащом в стиле Августа Стриндберга. Я попробовала отпустить руку Поля, но он продолжал меня держать, а мужчина, кажется, уже исчез. Должно быть, он зашел в один из бутиков или остался стоять где-нибудь, скрытый от глаз толпой.

Я проверила мобильник. Ни сообщений, ни пропущенных звонков. Кажется, у незнакомца были пепельно-русые волосы, как у Даниеля, или все же они были темнее? Плащ — это еще не все. Таких плащей может быть много.

«…и эта легенда также легла в основу истории о Франкенштейне и еще целого ряда голливудских фильмов, где роботов создавали для служения человечеству, а они потом выходили из-под контроля и принимались уничтожать людей… когда человек играет со своими творениями, беря на себя роль Господа Бога…»

Когда мы пересекали площадь в Старом городе, в царящей вокруг сутолоке мне повсюду чудился Даниель. Я видела его в каждом плаще, повернутом ко мне спиной, в бегущих следом за нами отражениях в оконных стеклах. Ощущение, что он всю дорогу следовал за мной, но как такое возможно? Он что, сел на поезд? Это, конечно, было вполне допустимо, но в таком случае как он смог разыскать меня здесь? Внезапно я вспомнила о многочисленных функциях мобильного телефона, и у меня перехватило дыхание. Те самые функции, которыми пользовался Даниель, когда кто-нибудь в семье терял телефон: «найти айфон».

Это просто нервы, больная фантазия. Даниель не такой. Он ничего не знает. Он слишком занят всем тем, что свалилось на него в последнее время. И больше не замечает крошечных перемен, запахов и стыдливого румянца.

Это моя совесть меня преследует, и больше никто.

— Прости, что ты сказал?

— Я сказал, что мы пришли. Как тебе, нравится?

* * *

Ресторан располагался на палубе стоящего на причале судна. Низенькие диванчики и разноцветные фонарики, аромат жарящегося на гриле мяса.

Я сказала себе, что это в последний раз, и уселась рядом с Полем на диванчик. Принесли вино. Это было совсем другое ощущение, нежели когда сидишь по разные стороны стола. Сегодня вечером и больше никогда. Под черным небом Праги и больше никогда. Отблески цветных огней в речной воде, слабое покачивание лодки. И больше никогда.

— Откуда бы ты взяла свой камень? — спросил он, пока мы сидели и ждали, когда принесут еду, кидая в рот оливки из небольшой чаши.

— Какой камень?

— Который бы ты положила на могилу старого раввина. Он должен быть взят из места, которое что-нибудь для тебя значит.

— Ясно, — кивнула я и постаралась припомнить, что он об этом говорил, когда мы стояли возле кладбища.

— И тогда можно будет что-нибудь загадать… — Пальцы Поля запутались в моих волосах, пробежались по затылку.

— Наверное, из той деревушки под Крамфорсом, где мы всегда проводили лето у дедушки с бабушкой, — сказала я. — Я помню, каким там все было голубым — небо, горы, река — почти таким же голубым, как тамошнее море. Мне не разрешалось спускаться одной к реке и купаться, потому что по ней проходил сплав леса и какое-нибудь случайное бревно могло ударить меня под водой. Так что я взяла бы камень с того самого берега.